Холодный как лед
Шрифт:
И пока Питер тут лежал в тревоге, Дженни уснула: впервые с их знакомства ее тело расслабилось полностью. Не было ни признака смятения на ее спокойном лице, не сжимались бессознательно кулаки. Дженни так и лежала – раскинувшись, обнаженная, в глубоком сне, в кольце его рук, будто там ее законное место.
Может, так и есть. Однако Питер сомневался. Это убьет ее. Но сейчас он не мог ни о чем таком думать. Ровно на один час он собирается выкинуть абсолютно все мысли из головы, лишь лежать, погруженный в совершенное умиротворение, растекавшееся по телу, умиротворение,
И агент Мэдсен смежил очи, прижал губы к гладкому лбу и провалился в сон.
Изобел Ламберт откинулась на спинку кресла, уставившись на крошечный экран устройства связи. Она все еще представляла самодовольную ухмыляющуюся физиономию Ван Дорна, и будь у мадам шанс, она бы вмазала по этой физиономии со всей силы. Но шанса такого не представилось.
Ультиматум был ясен. Вручить в собственные руки Гарри Ван Дорна Женевьеву Спенсер в течение тридцати часов, начиная с этого дня, девятнадцатого апреля. Иной вариант его не интересовал. Миллиардер чересчур обладал могуществом, чтобы устроить ему ловушку в такой короткий промежуток времени, и не блефовал. У них не было шанса, кроме как приготовить некое подобие обмена. Для Такаши, увы, было слишком поздно.
Ван Дорн нашел Комитет, деятельность которого велась в таком глубоком подполье, что многие годы его не мог никто раскрыть. Если Ван Дорн смог напрямую послать сообщение Изобел, то мог сделать что угодно, и им нужно быть готовыми ко всему. Появился самый лучший шанс остановить его раз и навсегда.
Мадам Ламберт убрала устройство в держатель. Рука дрожала, и мадам была рада, что никто ее не видит. Она столько работала над имиджем железной леди и не хотела, чтобы кто–то начал подозревать, что под идеальной маской Изобел Ламберт в конечном итоге просто человек.
От Питера еще никаких известий, возможно, он еще даже не получил сообщение, но она знала, каков будет ответ. Коротко, по существу. Одно слово «да» на заданный ужасный, но необходимый вопрос. Не то чтобы мадам ждала другого ответа. Оба знали, что альтернативы нет, иначе в вопросе не было бы нужды. Оба понимали, что предстоит совершить.
В верхнем ящике стола мадам Ламберт держала пачку сигарет как напоминание о своей железной воле. Семь лет назад она бросила курить, но каждый месяц заменяла нетронутую пачку новой, чтобы напомнить себе, что в любой момент может вернуться к этой привычке.
Она открыла ящик, вытащила сигареты и закурила, глубоко затягиваясь и воскрешая в памяти удовольствие. Никогда не избавиться, подумалось ей, от этой потребности курить.
Всегда подстерегает момент слабости, и вот ты снова на крючке.
Жаль, черт возьми.
Она повернулась к компьютеру, нажала несколько клавиш и вызвала личное дело Женевьевы Спенсер. Не впервой мадам посылать кого–то на смерть, но раньше это всегда были люди, которые на это подписывались, кто знал риск и представлял себе, что есть опасность, и шел добровольно, по своему выбору.
Никогда ей не приходилось давить на невинную жертву.
Мадам
Насчет Питера мадам была не так уверена. Она знала его долгие годы и никогда не видела, чтобы он связался с кем–то вне Комитета. Он воспитал в себе ледяную натуру и держался подальше от запутанных отношений: даже его короткая женитьба являла собой образец холодности и стерильности – по словам агента, которого послали сыграть роль брачного консультанта. Питер не знал об этом, а если бы знал, ему бы было все равно. Он понимал, как делаются подобные вещи. Вот почему он позволит Женевьеве Спенсер пойти на такой неприкрытый риск. Потому что придется так сделать.
Изобел Ламберт отказывалась думать, что может случиться, если женщина не выживет. Глава Комитета уже потеряла одного из лучших агентов: по крайней мере, Бастьен умудрился устроить себе неплохую жизнь. Если последнее предприятие потерпит фиаско, Питеру Мэдсену такая удача не выпадет.
План должен сработать. Другого выбора нет. Женевьеве Спенсер придется вверить себя садистским ручонкам Гарри Ван Дорна.
Если бы Изобел Ламберт верила в Бога, то вознесла бы краткую молитву. А так она просто закурила другую сигарету и уставилась в окно.
А потом еще раз взялась за телефон.
Глава 20
Каждой клеточкой чувствуя себя расслабленной и пресыщенной, как вальяжная домашняя кошка, Женевьева просыпалась неторопливо, плывя в полудреме. Эдакое медленное пробуждение, и она ничуть не спешила ускорить его, позволяя тихонько, постепенно возвращаться ощущениям: вкусу, осязанию, бесчисленным удовольствиям, как спокойным, так и бурным. Тело излучало энергию, что само по себе казалось незнакомым и неотразимым, а душа в равной степени была зачарована.
О сердце Женевьева и вовсе не хотела думать. Она знала, где то пребывало – в самом опасном в мире месте. Она ведь слишком умна и осторожна, чтобы сделать такую глупость, и когда вернется под сень своей квартиры в Нью–Йорке, ей не составит труда урезонить себя, убедить, что просто на время позволила себе зависеть от чувств.
Потому что, сказать по правде, влюбиться в Питера Мэдсона – это не по ней. Он слишком черств, хладнокровен и опасен и уже признался ей, что секс для него – одно из лучших его оружий. Питер знал, как использовать свое тело – как использовать ее тело – с максимальным эффектом, и будь у нее какой здравый смысл, то она пришла бы в бешенство от того, как этот хладнокровный тип снова пробил ее защиту, сделал уязвимой.