Холоп-ополченец. Часть II

Богданович Татьяна Александровна

– Михайла, – еще больше удивился Степка. – От Карпа Лукича, стало быть?

Маланья отрицательно мотнула головой.

– Ну, идем, коли так, в избу, – решил Степка. – Мальчонку здесь покуда оставь.

Но когда Маланья встала и попробовала оторвать малыша от своей юбки, тот поднял такой визг, что Степка махнул рукой и сказал:

– Ну да ладно, тащи и его.

Патрикей Назарыч тоже очень удивился, когда Степка сказал ему о Маланье.

– Ну, говори, – обратился он к ней, – чего тебе Михайла наказывал.

–

Да он мне, родимый, ничего не наказывал, – пробормотала она, всхлипывая.

Патрикей Назарыч вопросительно поглядел на Степку.

– Чего ж ты путаешь, тетка? – сердито прикрикнул на нее Степка. – Видно, за подаянием пришла, так говорил я тебе – к хозяйке ступай.

Маланья совсем перепугалась и только всхлипывала, утирая слезы. Ванюшка, видя, что мать плачет, тоже заревел, дергая мать за юбку:

– К тятьке пойдем, мамынька!

– Погодь ты, Степка, – остановил Патрикей Назарыч. – Ты не бойся, сердешная. Ничего тебе не будет. Ты, верно, у Карпа Лукича была, и тебе там Михайла…

Но Маланья опять решительно затрясла головой. Не понимала она, какой еще Карп Лукич. Патрикей Назарыч нетерпеливо потер сухие ладошки. Он тоже не знал, как приступиться к глупой бабе.

– Ну, сказывай сама, чего знаешь, – решил он, махнув рукой.

Маланья с трудом, глотая слезы, невнятно забормотала:

– Схватили его, сердешного, повалили, руки скрутили, поволокли.

– Михайлу? Да кто схватил-то?

– А кто их знает. Собаками меня травили, а он, стало быть, кинулся, собак расшвырял и меня ослобонил, и мальчишку вон.

– А где то было? Ведаешь?

– В Белом городе. Спросила я, чьи хоромы, сказывали – князя какого-то, а имя-то я и позабыла нагрех.

– Не Воротынского? – догадался Степка.

– Вот-вот, касатик. Немилостивый, говорят, князь. – Царица небесная! – вскричала вдруг Маланья, залившись долго сдерживаемыми слезами. – Забьют они его до смерти. За меня, за горькую. Старших двух волки задрали, а тут Михайлушку… Да лучше б меня тот пес в клочья разорвал, лучше б на свет мне не родиться! Михайлушка, родимый!.. Провожала, думала – навек. А тут свиделись, да не в добрый час.

Патрикей Назарыч и Степка с удивлением переглядывались. Они понятия не имели, что у Михайлы была семья. Он никогда не поминал об том.

– Ну, поживешь покуда у нас, и с мальчишкой, – решил Патрикей Назарыч, поняв, что сейчас от бабы больше ничего не вытянешь. – Михайла у нас что свой, – стало быть, и ты оставайся. Маланья низко поклонилась.

– Спаси тебя Христос. Я то ништо, вот Михайлушка-то как?

Патрикей Назарыч, махнув рукой, сказал бабе:

– Ну, ладно, иди покуда к моей хозяйке, покормит она вас, а там что бог даст.

Степка глядел в окно, непривычно задумавшись.

«Как же так? Марфушу все поминал Михайла, и она за ним присылала, как он с обозом приходил.

А у него, выходит, на селе семейство было. И когда поспел он? Вовсе мальчишкой он был в тот раз. Трое сынов».

Когда баба вышла, Патрикей Назарыч хлопнул Степку по плечу.

– Чего раздумался, парень? Нам с тобой обдумать надобно, как нам Михайлу вызволить. Изведет его Воротынский князь. Ты с челядинцами его знакомство ведешь, – может, что разведаешь?

Степка сразу ободрился. Ведомо, без него кто ж такое дело обделает?

– То так, – сказал он, потирая гладкий подбородок, – повар ихний больно меня жалует. Нонче же я к нему на поварню проберусь, разведаю, чего там у ихнего князя затеяно. Може, и к Михалке он меня как ни то проведет.

– Ну, это вряд, – покачал головой Патрикей Назарыч. – Иди. А я покуда Карп Лукича повещу.

IV

Но на этот раз Степке не повезло. Повара во дворе не было, а дворецкий, вышедший на крыльцо, заметил Степку и сердито крикнул:

– Ты чего тут шмыгаешь, гаденыш? Высматриваешь, чего бы стянуть? Такой же, может, беглый, как твой приятель, что в железах сидит! Выкатывайся живо, покуда не намяли бока. Степка, не отвечая, кинулся к воротам и только оттуда, обернувшись, крикнул задорно:

– Ты за такие слова ответить можешь! Чай, я купецкий сын с Нижнего Новагорода.

Но дворецкий даже не глянул на Степку.

Слезы обиды саднили в горле у Степки, когда он брел назад в Китай-город.

«Верно говорил Михалка, что от тех бояр да княжат добра не жди, ругался он про себя. – Ну, покажу я им беглого холопа! И что я Патрикею Назарычу скажу?»

Очень не хотелось Степке признаваться, что ничего ему не удалось разузнать.

– Степан Дорофеич, а Степан Дорофеич! – окликнул его вдруг незнакомый голос.

Ни разу еще не называл никто так Степку, и он не сразу сообразил, что это его окликают, a когда сообразил, погладил подбородок и оглянулся через плечо.

Его догонял нескладный деревенский парень, размахивая длинной рукой. Степка никак не мог припомнить его.

Степка важно кивнул ему в ответ на его поклон и стоял, ожидая, что тот скажет.

– Не признаешь, Степан Дорофеич? Да оно и правда, время-то немало сошло с той поры, как мы с обозом к твоему батюшке приходили.

– А, так ты из тех обозчиков, – обрадовался Степка. – Князя Воротынского, стало быть, холоп. И Михалку знаешь?

– Вот-вот, – охотно подтвердил малый. – Савёлкой меня звать.

– Так вы же в тот раз сбежали от князя, к Болотникову, сказывали, – заметил Степка.

– Вот-вот, – опять с готовностью подтвердил Савёлка. – А там, как забрал царь Василий Болотникова, мы с Михалкой вместях побрели – царя Дмитрия Ивановича разыскивать. Наши-то домой подались.