Холюшино подворье
Шрифт:
Из железного короба, что на лавке стоял, достал он хлеб. Еще несколько таких коробов с дверцами помещались на полу, на печи.
– Это что у тебя?
– спросил Егор.
– Мыши одолевают,- объяснил Холюша.
– Прям шубой идут. Аж страшно. .. Сухари висели в суменке. И вроде покрал кто. Подчистую. Я в магазине духовок набрал, от печек. Все в них сохраняю.
– Кота бы завел...
– Они и его сожрут... Давай выпьем, за знакомство, со свиданьицем.
Выпили, принялись закусывать.
– Сало вкусное,- похвалил Егор.
–
– Хлебушко нам редко возят. На той еще неделе привезли. Вот цвелый и едим. Може, на этой привезут. А сало у меня неплохое. Люди хвалят. Я тебе с собой покладу.
– Как жизнь-то, дед Халамей?
– спросил Егор сочувственно.
– Чего жизнь? Жизня неплохая. Хорошо живу, грех жаловаться. Все есть. Трудюся, вот все и есть. Коровка хорошая, телушка, козочки, птица. Хорошо живу.
– Помногу водишь?
– Да как тебе не соврать. Коз, овечек по сену оставляю. Два десятка, полтора. Гусей, тех... Вон ту весну восемнадцать гусынь сидело. Да сам я на печи сотню вывел. Уж сколь тама... Бог ее знает... Много,- заключил Холюша.
– Ты чего же их, не считаешь?
– удивился Егор.
– А чего считать? Рази перечтешь? Индюшек, я знаю, полторы сотни без малого. А гусей да утей... Черт их посчитает. Куры, те самосевом растут. В бурьянах нанесут, на сеннике, в дровах, потом ведут цыплят.
– Ну, ты даешь,- покачал головой Егор.
– Иль смеешься?..
Холюша говорил правду. Он и в самом деле не знал, сколько у него по лету птицы бывает. Выводили гусят гусыни - на печи в самодельном инкубаторе вылуплялись. Холюша держал их день-другой в хате, потом на базу давал чуток подрасти, а потом гнал с база на волю. Рядом была вода, просторный Холюшин плес. И земли на хуторе хватало. И все долгое лето огромное Холю-шино гусиное стадо бродило за дамбой, по выгону, гоготало на своем плесе, перебиралось на чужие, на полях промышляло. Холюша их раз в день, к вечеру, прикармливал зернецом возле двора, чтобы баз не забывали. Здесь, подле база, они и ночевали, а утром с гоготом отправлялись на добычу. И никто их не трогал.
Утки, которых было поменьше, лето проводили на плесе и речке. Но хозяина и баз они знали.
А осенью начинался торг. Продавал Холюша птицу живьем. Гусей по двенадцать рублей, по пятнадцать. Уток, конечно, дешевле. Хорошо платили за индюков. Немного себе оставлял на зиму, для еды. И, конечно, в завод.
– Жаренка готова,- шумно понюхал Холюша.
– Счас яичков туда разобьем. Так и живем, Егор, трудимся...
– он набил в сковороду яиц, готовую еду на стол принес, разлил водку.
– Трудимся, Егор... В крестьянстве оно так... Кажеденно в работе, беспрерывно... Закусывай, закусывай, мне-то жевать плохо... Надо бы в больницу. Кричи, надо с зубами что-то делать. А нет возможности. Не на кого хозяйство кинуть. Летось так зубы болели, на стенку кидался, а скотину не бросишь. Слава богу, мать-покойница научила. От зубов дурно-пьян помогает. Летом наберешь, точинок, нашелушишь,
Холюша замолчал, а потом вдруг спохватился:
– Про себя обскажи... Как живете? Давно ли Фетинью видели? Как она? Не болеет ли?
Егор рассказал о бабке, о своей семье.
Разговор шел разговором, но гость никак не мог обвыкнуться в этом жилье. И оглядывал его снова и снова.
Холюша заметил это.
– Живу, слава богу, неплохо,- бодро сказал он.
– Здеся по хозяйству управляюсь. А там чистые комнаты,- поднялся он.
– Я их зимой не топлю. Дров не напасешься.
Он отворил тугие, прикипевшие двери и позвал за собой Егора.
Тусклый желтый свет озарил мертвую горницу. Все в ней было как у людей. Большак, убранная кровать с покрывалом, подушками и накидками. Диван с красным бархатом. Занавески на окнах. Стол под скатертью. Телевизор на полированной тумбочке.
Простучав деревяшкой до середины комнаты, Холюша остановился и горделиво повел рукой:
– У меня все есть. На кровати будешь ныне ночевать. Натопим, расхорошо будет. У меня тута всего много. В сундуках лежит,- указал Холюша на два деревянных, старинной работы сундука.
– Там тюли много, одеялов, полотенцев. Костюм добрый. Много всего.
Склепным холодом дышала комната, и Егор поспешил из нее уйти.
– Давай допьем, доедим, - и уже на кухне за столом он вспомнил: - А телевизор... Ты чего телевизор не глядишь? Поставил бы сюда...
– Ну его,- махнул рукой Холюша.
– Не гляжу. Днем некогда, надо дела управлять. А ночью когда же, ночью спать надо. Нехай стоит. Може, когда-нибудь... Може, вы с женой в гости приедете, поглядите...
– Его уж, наверно, мыши погрызли...
– Да бог ведает,- легко согласился Холюша.
– Може, и поточили.
– Ну, спасибо, дед Халамей,- поднялся Егор.
– Напоил и накормил, спасибо. Пойду во двор, покурю.
– Кури здеся, ничего...
– Нет, пойду...
– Егору не терпелось выйти отсюда. Деда не хотелось обижать, но и сидеть здесь было невмочь.
– Может... дров наколоть или еще чего? Мы ж тебя от дела оторвали.
– Да чего дела... Нашим делам счету нет... Пойдем, коли так,- поднялся Холюша.
– Попоить скотину надо. Сенца подбросить.
– Ну, вот я и помогу.
Холюша взял с пригрубка ведро. Егор потянулся за ним.
– Не надо... Ты в добром, измажешься. Тута поросенку да корове. Коли хочешь, ведра возьми. Коз да овечек попои, да телка с телушкой.
Едва вышли в чулан, Цыган, почуяв чужого, поднялся на дыбки, натягивая цепь.
– Счас замолчи!
– прикрикнул Холюша.
– Кому говорю!
– И Цыган послушался.
Увидев хозяина, взбулгачилось птичье войско: загоготало, закрякало, закудахтало, хороводом по базу пошло.
– У-ух, прорвы... Жрете и жрете!