Homo sapiens в эпоху дебилизма

Альберт Александр

И вот на дороге, ведущей от Приюта, на пригорке, появился русский солдат. Наш герой первым бросился к нему, облик этого солдата запечатлелся на всю оставшуюся жизнь. Невысокий, пожилой, в пилотке, с тощей котомкой за плечами, с привязанным к ней закоптелым котелком с крышкой, с винтовкой наперевес. Обут солдат был в растоптанные ботинки с обмотками до колен. Выгоревшие до белизны штаны и гимнастерка, перетянутая ремнем, на ремне был пристегнут немецкий штык в ножнах, пристроены какие-то коробочки, наверное, для патронов.

Солдат повесил винтовку за плечо, протянул к пацану руки, поднял его и прижал к груди. Простое русское, сильно загорелое лицо с выцветшими бровями

и усами, с необыкновенно синими глазами приблизилось, солдат колюче поцеловал мальчика в щеку.

– Дяденька, дяденька! – торопливо, с хлынувшими из глаз слезами от непонятной великой радости, заговорил мальчик, – А немцы ушли все! Возьми вот яблочки! Вкусные – страсть!

Солдат снова поцеловал его, надкусил яблоко: – А и правда сладкие! Где ж ты такие выращиваешь?

– Они сами растут, дяденька, в бабушкином саду! Возьми еще!

– Спасибо внучок! – солдат положил парочку яблок в бездонный карман штанов. – Спасибо!

Опустил мальчика на землю, снял пилотку, вытер ею выступившие из глаз слезы. Что он вспомнил? Кого?

Подбежавшие бабы бросились обнимать и целовать солдата, плакали, причитали, совали дары, но наш герой в этом не участвовал, он побежал докладывать увиденное бабушке.

Бабушку он нашел на кухне. Она сидела за грубым деревянным столом и плакала, не рыдая и не причитая, слезы просто текли по щекам, и она вытирала их грубыми, черными от работы, пальцами. Он бросился к ней, удивленный, что она вот сидит и плачет, а надо бежать к солдату и радоваться, что немцев победили.

– Бабушка, родненькая не плачь! Наши пришли! Солдат военный там, с ружьем! Пошли, бабушка! – он потянул ее к выходу.

Бабушка обняла его, прижала к худой груди, ласково погладила по голове грубыми и такими родными руками.

– Сиротинушка ты мой! Иди, гуляй! Что-то у меня ножки ослабли, посижу я лучше.

Не понимая бабушкиного состояния, внук побежал на улицу, а там его ждал, давно томился, закадычный друг Толик.

– Алька! (Так его звали все окружающие) Что ты дома сидишь! Там, возле речки, мы немцев бьем! – босой, с вечными цыпками на ногах, Толик был возбужден.

Побежали – под горочку, мимо того места, где немец остановил битюгов и отдал ему покореженный велосипед, по дороге к деревянному мосту. Там, в низинке, рядом с дорогой, немцы устроили аккуратное кладбище для своих убитых. Два ряда белых, одинаковых березовых крестов с надетыми сверху касками, с прибитыми табличками, на которых черным были написаны имена и звания погибших, безо всякого признака надгробий, ровно вкопаны в землю. Алька всегда удивлялся – как можно так ровно установить кресты? Сейчас ровность эта была порушена, касок уже не было – негодные, пробитые пулями или осколками, валялись, годные кому-то пригодились.

Рядом с крестами сидел и пускал длинные сопли Фриц – восьмимесячный брат Толика. Сидел молча, деловито засовывая в рот глину. Увидев брата, протянул к нему руки и что-то залепетал на непонятном языке.

– Надоел хуже редьки! – обращаясь к Альке, бросил, не останавливаясь, Толик, – просит и просит жрать! А где я ему жрать найду? Моркву не ест, зубы не выросли. Я ж не буду ему жамки жевать!

Понимая и сочувствуя другу, Алька бросился искать подходящее оружие, чтобы порушить эту фашистскую ровность, уничтожить эти фрицевские кресты. Нашел крупный камень и стал сбивать белые струганные таблички с красиво написанными незнакомыми буквами. Толик орудовал палкой. Когда сбили последнюю, стали вдвоем валить кресты.

– Алик!

Алька оглянулся – на бугре, над дорогой, стоял дедушка Митрич.

– Не трогайте кресты! Там мины могут

быть!

Друзья переглянулись – дед может быть прав! – и побросали приспособы на обочину. Толик нагрузил на себя брата, сопли которого проложили дорожки на измазанном глиной подбородке, и они побежали наверх, к солдату. Но никого уже не было.

К вечеру в село приехал на маленькой, грязной и ржавой, машине военный, собрал на площади оставшихся жителей и приказал, пока не приедут и не обследуют все кругом саперы, ничего немецкого не трогать и в немецкие блиндажи не ходить. Но дядья уже побывали в каких-то блиндажах, потому что вечером сидели в кустах и, втихаря, прячась от Альки и от бабушки, хихикая, рассматривали немецкие срамные картинки, забыв, что от племяша ничего не скроешь!

Из обилия впечатлений, связанных с освобождением, он запомнил походы по брошенным немцами блиндажам и землянкам. Поразило убранство – все внутреннее устройство было изготовлено из неошкуренной березы – столы, исключая, конечно, столешницы, нары, табуретки, стойки. Береза придавала праздничный, светлый вид, подземному помещению. Поразило обилие кошек – ребята принялись гоняться за брошенными несчастными животными, стреляя в них из рогаток и кидаясь палками, кошки отождествлялись с их хозяевами – фрицами!

Через село изредка проходили колонны военных машин, танки, и жители, в основном дети, осыпали их собранными полевыми цветами, которые росли во множестве. Иногда военные останавливались на постой и тогда вечером крутили кино в одной из землянок, или прямо на улице, повесив простыню между деревьями, для более взрослых устраивались танцы. Для мальчишек это время было золотым – немцы, убегая, взрывали склады с оружием, с какими-то ненужными вещами, и им доставались невзорвавшиеся снаряды, патроны, слегка испорченные винтовки, ракетницы, ракеты к ним. Все это собиралось по лесам и стаскивалось в деревню. Из немецких противогазов вырезались отличные резинки для рогаток, из снарядов, мин – их научились развинчивать – доставали тол, шрапнель, длинные палочки пороха, термит. Иногда это кончалось гибелью самодельных саперов. Два случая особенно запечатлелись – мальчик бежит по улице, к дому, к матери, поддерживая обеими руками выползавшие кишки из разорванного осколком живота; и пятеро мертвых тел, разбросанных взрывом неосторожно разоружаемого снаряда в другом случае. Шестой паренек, прятавшийся за углом сарая, был ранен маленьким осколком, застрявшим возле сердца, его не смогли удалить врачи, но этот осколок добил парня позже, когда он упал с бревна на уроке физкультуры.

В 44-м году в село прислали учительницу из Москвы и ее поселили в доме нашего героя.

И началась новая жизнь!

Еще до приезда учительницы он смутно помнит, что писать и читать его начала учить мама, и он быстро усвоил буквы, а главным толчком к стремлению самому знать все, что скрывается за буковками, явилась читанная вслух книжка о приключениях Буратино. Он замирал от жалости к сидящему в горшке деревянному мальчику, боясь, что его найдут и убьют, просил мать не читать дальше, но потом снова хотел продолжения. Словно не было минувшей войны, не было послевоенной крови и смертей его немногочисленных ровесников – все это затмил выдуманный мир книг. Он быстро освоил грамоту, а с приездом учительницы в село привезли небольшую библиотеку, которая находилась здесь же, в родном доме. И он начал читать все, но, преимущественно, военные книги. Помнит, что прочел даже «Порт Артур» – два толстых тома. Любовь его не интересовала: – война, во всех ее проявлениях, для него была самым главным! Любовь и прочие телячьи нежности он пропускал.