Хомяк в совятнике
Шрифт:
Бедная Люда суетилась вокруг Пашки, словно испуганная курица перед цыпленком. Правда, "цыпленок" был супербройлерным.
– Паша, - испуганно просила она его, - Дай-ка я тебе пульс померяю...
– На, меряй, - протянул ей Паша лапу, - Жалко, что ли?
– Паша, - врачиха терялась все больше, - А как ты себя чувствуешь?
– Нормально чувствую, - пожал тот плечами, - Чего это ты на меня так смотришь?
– Пашенька, - Люда растерялась совсем уже окончательно, - Ты прости, а... У тебя глаза вообще какого цвета?
– еле пролепетала она.
Паша внимательно посмотрел
– Ну, голубые - ты что, сама не видишь? Э-э, Люд, ты чего?!
– еле успел он подхватить докторшу, побелевшую, как ее халат.
– Мальчишки, да ну вас в баню с вашими шутками, идиоты!
– налетела Зина, - Заикой же человека сделаете! Люда, Люда...
– нежно захлопала она ее по пухлым щекам, - Ну-ка, давай, приходи в себя... Чего смотрите, балбесы, нашатырь достаньте! Вон, в сумке у нее!
– Не нада насатыля, - подскочил аккуратный ловкий Мося, - Ссяс все холосо будет.
Поддерживая смуглой ладошкой голову сомлевшей докторши, он быстро, но бережно уперся ногтем большого пальца в основание ее носа и начал быстро его массировать. Буквально через пару секунд Люда очнулась, выслушала молящего о прощении Лаэрта и разревелась.
Потом мы наперебой успокаивали ее, и Лаэрт во искупление грехов добровольно отправился мыть полы в медпункте (для гордого джигита это был поступок, согласитесь). Потом мы с Сергеем в четыре руки чистили картошку, а Мося, напевая себе под нос, готовил какой-то диковинный салат. Уж чего только он туда не накидал - не ведаю, помню только, как он вдруг стремительно сорвался, метнулся во двор (оттуда донеслось возмущенное куриное кудахтанье) и вернулся с пучком какого-то чертополоха.
– Мось, - окликнул его Сергей, - Ты чего там у кур отобрал?
– Нисего не отобрал. Они глюпый, не знают, что это кусать мозно.
– А правда, что у китайских поваров есть такая поговорка, что можно есть все, что на четырех ногах, кроме стола?
– Правда, правда, - охотно закивал он, - А ессе говорят, что мозно кусать все, что летает, кроме самолет и все, что плавает, кроме подводный лодка!
– Мо, а научишь меня палочками есть?
– спросил я, - Веришь, всю жизнь хотел научиться. Как они правильно называются?
– Куайцзы, - легко улыбнулся Мося, - Наусю, это совсем нетэрудына.
За обедом все в один голос хвалили Мосин салат (а нам с Серегой влетело за переваренную картошку), выпили за мой первый прыжок по глотку рябиновой наливки (Серега прихватил - я, конечно же, не догадался, шляпа), а потом Витька, поддавшись общим уговорам, сбегал к машине за гитарой и замечательно спел старую Киплинговскую песню о морском пехотинце, "матросолдате".
– Мой коронный номер был на всех армейских смотрах самодеятельности, похвастался он, - По два раза на "бис" вызывали!
– А ты где служил, Вить?
– спросил я.
– В морпехе, на Тихоокеанском. Славянка - слышал такой город?
– Не...
– На са-амом краешке, аж за Владиком.
Я представил Витьку на сцене армейского клуба - в форме морского пехотинца, с гитарой. Да, это впечатляло.
– Расскажи про службу, Вить, - попросила его Люда, - Трудно было?
– Да чего там трудного?
– пожал Витек плечами, - Замполиты вот задолбали - это да. Какой-то
– Ты? Хлеборезом?!
– А че? Кто сказал, что по сопкам с гранатометом приятнее бегать, чем пайки шлепать?
– Какие пайки?
– Ну, из масла. Кругленькие такие, - показал Витька пальцами.
– Все мечтал: вот дембельнусь, приеду в свое Бирюлево, как куплю на рынке масла вологодского пару кило, да батонов подмосковных, да как сяду, да как начну прикалываться! А приехал - даже и не тянет... Ну, чего ржете? В армии хлеборез - самая классная должность - скажи, Сань?
– кивнул он мне.
– Да я в армии только на сборах был, в институте, - смутился я.
– А какая разница? Все равно ведь знаешь, подтверди им...
Удивительно, но ребята словно и не чувствовали почти двух десятков лет разницы между мной и ими. Обращались совершенно на равных: Саня и Саня, свой парень. Более того, в чем-то их отношение ко мне было покровительственным, словно к младшему братишке. Совершенно искренне радовались за меня. Витька торжественно вручил мне "разника" (или "тошнотика", так они его еще называли) - тяжеленький сине-белый значок парашютиста на армейской "закрутке". Вадик одарил меня поляроидными снимками - я в шеренге с ребятами во время осмотра, в кабине, у двери перед прыжком с перекошенной физиономией... Когда только успел снять, я и не заметил даже - похоже, я тогда вообще мало чего вокруг себя замечал.
А хозяйственная Зина без лишних разговоров отобрала мою куртку и аккуратно подштопала надорванный рукав: "Давай, без разговоров! За вами не посмотришь, так штаны потеряете, как дети малые, ей-богу... ". Наверное, у парашютистов по-другому и не бывает, перед небом все равны - что старый, что малый. Фу, какие высокопарные банальности лезут в голову...
Просто удивительно, сколько вместил в себя тот короткий осенний день. Не знаю, был ли он лучшим в моей жизни, но... Шуршат шины по асфальту, расстилается навстречу золотое чудо осени, рядом товарищ (и даже не верится, что всего неделю назад не знал его); сладко побаливают мышцы и обветренные губы и свежи еще в памяти запахи керосинного выхлопа самолетного двигателя, сухого перкаля, аэродромной полыни. И за плечами - п о с т у п о к, который совершил ты. Сам. И молодо бродит кровь, и чувствуешь, что - живешь. Как же давно я не чувствовал этого! Что хотите, а такое не забывается.
И главная награда за этот день меня ждала дома: нежданно-негаданно приехала Ленка. У меня аж в глазах защипало, когда увидел ее - тощенькую, успевшую загореть за две недели до кофейного цвета, с выгоревшими волосами, глазастую.
Бестолковые, сумбурно-радостные слова. Что? Как? Почему так рано? Почему не позвонила? Ленка, я соскучился! А вот специально нагрянула к вам, как снег на голову, на всех грешках вас прижучить! Ты где весь день шлялся, признавайся, папаша! А чего хромаешь? Где-где?! На каком аэродроме? Чего это ты там делал?!