Хор мальчиков

Фадин Вадим

— По какой такой внешности? — насторожилась Мария.

— Трудно сказать. Тут нет прямых соответствий. Вот при ваших таких мягких чертах…

— Девочка же, — почти выкрикнула она срывающимся голосом.

— Сами сказали: вторая. А с первыми я редко ошибаюсь: просто вижу, чего не может быть. Это что-то наподобие того, какязыкиной раз не поворачивается выговорить какое-то слово, а вот противное по смыслу — пожалуйста.

— Своего вы тоже угадали? Невесту, наверно, выбрали такую, чтобы принесла сына?

— Да ведь нету у меня своего.

Он замер, подумав, что

сказал лишнее и сейчас начнутся долгие расспросы: прежде он не откровенничал с незнакомыми женщинами, даже зная, что они никогда больше не встретятся и не услышат друг о друге; Мария, однако, промолчала, и он с облегчением переменил тему, чтобы не пришлось рассказывать ни о своём неудачном выборе, ни о странном семейном устройстве или о том, что одиночество ему не в тягость — а тогда уж поставить крест на продолжении доброго знакомства. Мария же, подавшись вперёд и заглядывая в глаза, тронула его плечо кончиками пальцев. Поняв машинальность жеста, Дмитрий Алексеевич всё же замер в ожидании, но она уже отвлеклась на другое.

Между тем пора было бы поехать в аэропорт. До ближайшего вылета на Москву оставалось несколько часов, но Свешников внезапно забеспокоился, вообразив, будто без него произошли какие-то важные события вроде объявления дополнительного рейса. Обидно было бы, выйдя на перрон, узнать свой удаляющийся поезд.

Тревога, разумеется, оказалась напрасной. В залах они увидели всё ту же толпу, всё ту же напрасную толкотню у стоек, за которыми сейчас даже не было служащих, и всё ту же усталость на серых лицах, заставившую Свешникова снова устыдиться и своей спокойной ночёвки, и славного начала дня.

Осматриваясь, они остановились недалеко от входа, рядом с расположившейся на полу женщиной, кормившей грудью ребёнка; тут же четверо бородатых мужиков, яростно лупя костяшками, играли в домино — и ещё двое игроков ожидали своей очереди. К Свешникову осторожно подступил бледный солдатик с пушечками на погонах и, краснея и озираясь, попросил рубль на «хоть какую еду». Мария растерянно уставилась на него, а Дмитрий Алексеевич, сам покраснев, протянул мальчику трёшку.

— Ребятам всего-то, кажется, выдают по три рубля в месяц на махорку да леденцы в полковой лавке, — проговорил он, когда тот отошёл. — Представьте, что за катастрофа для них эта история!

— Он же ровесник моей Наташки… — произнесла Мария с такой горечью, что он растерялся. — Верно говорят, что свой возраст лучше замечаешь по тому, как растут дети.

— Выходит, бездетным легче? Пусть сомнительное, но утешение. Только, знаете, возраст — это другие годы, которые наблюдаешь словно издали, а даты вычитаешь одну из другой на бумажке, зато вблизи, сейчас, время течёт по особенным правилам, и смотрите, декабрь на исходе, а у меня такое чувство, будто Новый год либо никогда больше не настанет, либо — давно прошёл. Как будто ему больше нет места в календаре.

— Вот и я — даже боюсь вспоминать, какое сегодня число. Который, кстати, час?

Молча сидевший подле неё на рюкзаке парень в телогрейке вдруг ответил который. И тотчас спохватившись, пересчитал на местное время.

— Это я по привычке поначалу

назвал московское, — объяснил он, оправдываясь. — Восемь часов разницы, а я как уехал из дома, так часы и не переводил. Я живу под Москвой.

— Земляки, значит, — приветливо отозвался Свешников. — Интересно, где же, если точно, вы там обитаете?

— Я из Горького, — гордо ответил парень, и, не замечая, с каким трудом его собеседники сдержали смех, продолжил: — А вы сами откуда?

— А мы из Москвы.

Растерянно пробормотав что-то насчёт нужды взглянуть, нет ли чего нового на регистрации, парень поспешно растворился в толпе вместе со своим рюкзаком.

— Вот, голубчик, — после долгой паузы произнёс Дмитрий Алексеевич вовсе без улыбки, — как всё относительно. Отсюда, с расстояния в несколько тысяч, какие-то четыреста километров в сторону — сущая безделка, и считать не стоит, вот мальчик и козыряет: мол, столичная штучка. На местных девчонок такое, наверно, сильно действовало.

— Кажется, что уж тут особенного?

— Был ещё такой случай… Как-то я вместе со своим коллегой провёл пару суток в алтайской гостинице. Там как раз остановилась экспедиция Томского, кажется, университета — полдюжины первокурсниц с преподавателем. Они ехали не то на раскопки, не то на охоту за козявками, неважно. Только вот что замечательно: вдруг прослышав, что на одном этаже с ними живут два человека из Москвы, эти девочки бегали на нас смотреть. Представляете — они увидели живых москвичей!

— Бедный мальчик, как он смутился! — вспомнила Мария и вдруг, оживившись, воскликнула: — Смотрите, какие хорошенькие!

Она показывала на двух удаляющихся девушек, и Свешников рассмеялся:

— В молодые годы в подобных, примерно, случаях годилась этакая ковбойская шутка — реплика то ли из анекдота, то ли из кино: «Судя по спине, это лицо Гарри».

— Ах, да не о том. Посмотрите, как стильно они одеты: дублёнки — и валеночки. Такое и в Москве бы привилось, если б не вечные лужи, куда ни пойди. Какие уж там валенки!

— Вам бы они пошли, — пробормотал он, не глядя ни на юных модниц в новеньких катанках, ни на Марию, а мимо, дальше, туда, где народ столпился так плотно, что уже не понять было, какая на ком обувь, и тщетно пытаясь вспомнить, что за догадка только что промелькнула в уме.

Реплика Марии сбила его. Без этой не пойманной важной подсказки оставалось лишь протискиваться вперёд, в самую гущу толпы, чтоб поучаствовать в безнадёжной лотерее. Первый приз не мог достаться никому, но если бы кто-то всё-таки имел право надеяться на невероятный случай, то уж не он, гостиничный постоялец, а лишь люди из давно выстроившейся очереди, из тех, что ночевали подле, на полу, — измучились и отчаялись. Всё нужное, включая последовательность бытия, потеряло здесь лицо и, более не узнаваемое, смешалось с лишним и вздорным: стоило нарушить сущую малость в простом людском устройстве, как разладился и весь порядок жизни: часы со днями потекли по одному руслу, а освободившиеся от них мысли и случаи — по другому, незнакомому, и всему стало не своё, а чужое время, а то и не стало никакого.