Хор мальчиков

Фадин Вадим

Путевые его впечатления останутся при нём — кроме связанных с обратной дорогой, которую он задумал одолеть в два приёма, пересаживаясь с самолёта на самолёт, с местного — на лайнер. Эта пересадка оказалась совершенно замечательной и потому, что растянулась на несколько дней по причине, какую не придумаешь, но какою не удивишь советского человека, приученного к самым диким чудесам, и потому, что её увенчало весьма приятное знакомство. Известно, что задержки в пути редко обходятся без обзаведения приятелями или без флирта, вот и Дмитрий Алексеевич не избежал нового общества.

Билет был с открытой датой, что, по мнению Свешникова, означало: «когда захочу, тогда полечу», — а в действительности, как выяснилось, не означало ровно ничего, оттого что свободных мест на московских рейсах

ближайших дней не было, и Свешникову, подошедшему к кассе двадцать седьмого числа с намерением двадцать седьмого же и улететь, предложили вылет — четвёртого. Сами по себе эти числа говорят мало, если не знать о принадлежности их, соответственно, к декабрю и к январю, то есть о том, что в недельный, и без того немалый для транзитного пассажира промежуток между ними умещался праздник Нового года, который даже одинокому человеку пристало встречать с близкими людьми. Прежде у Дмитрия Алексеевича неприятностей с новогодними ночами не случалось, к тому же накопился кое-какой опыт поездок по нашей живой стране, поэтому он и теперь не запаниковал и не раздражился, а подумал, что не сегодня так завтра в кассе непременно образуется лишний билетик из числа припасённых для важных особ. Чтобы ухватить за хвост эту удачу, требовалось только в нужный момент оказаться в нужном месте, иными словами — не отходить от кассы, однако Свешников счёл не лишним подстраховаться и, пренебрегая сомнительными удобствами зала ожидания, позаботиться об основательном ночлеге.

В Москве его на всякий случай снабдили кое-какими адресами гостиниц, и сейчас он, не мешкая, поехал в город, причём — в район, далёкий от всяческих вокзалов. Повезло ему, конечно, не в первом же доме, куда он постучался, но всё ж — в третьем или четвёртом, что по тем временам выглядело сказочным везением. Гостиница попалась захудалая, но такими были большинство подобных пристанищ в нашей стране, и Свешников, имевший о них представление, не ждал лучшего — разумно, потому что на сей раз ему досталась всего лишь койка в пятиместном номере без туалета. Думая провести тут всего одну ночь, он даже не вгляделся в лица соседей, отметив лишь, что с ними четырьмя в компании были четыре же бутылки. Вообразить, что и в остальных номерах и здесь, и во всех гостиницах города так же сидят за столами невесёлые мужчины, созерцая один и тот же натюрморт — початая поллитровка, гранёный стакан да плавленый сырок «Дружба», — не составило труда. Дмитрия Алексеевича, конечно, пригласили угоститься, но час был поздний, и он, только и мечтавший добраться до постели, отказался, сославшись на недомогание, а на самом деле — предвидя неловкую ситуацию из-за невозможности внести свою долю в общий котёл: все его деньги покоились в камере хранения; там же осталось и то, что, приди он сюда с вещами, непременно погибло бы в современном сюжете, вызвав изумление и восторг действующих лиц, — бутылка редкостной «Петровской» водки, захваченной из дому на случай встречи Нового года в скудных краях. Пришедшему с пустыми руками ничего не оставалось, кроме как тихонько улечься в своём углу. Он уснул, как провалился.

Вернувшись утром в аэропорт, он удивился открывшейся картине: народу там прибавилось, быть может, вчетверо или впятеро против вчерашнего, и не только в зале ожидания, но и во всех остальных помещениях и даже на лестницах жили люди: одни, в обнимку с вещами, лежали или сидели прямо на каменном полу, другие, неприкаянные, слонялись из угла в угол, неловко перешагивая через тела. От стоек регистрации доносилась перебранка, и во всей толпе чувствовалось электричество. Голоса, какие удалось различить, вели две темы: многим, кому отказали в законной регистрации на рейсы, отвечали многие же, успевшие отведать полёта и выпущенные поразмяться на промежуточной посадке да так и оставшиеся на земле, оттого что их самолёты вдруг улетели с другими пассажирами.

Причина неразберихи выяснилась скоро: местную детвору (вестимо, избранную, не от простых родителей), отправлявшуюся ни много ни мало, а на кремлёвскую ёлку, распорядители обеспечили билетами в далёкий столичный дворец, но не билетами на самолёт, и праздник для неё рушился; тут, однако, подвернулись два «Ту» сообщения Владивосток — Москва, севшие

на дозаправку, и чадолюбивое начальство аэродрома, а то и другое какое-нибудь, куда более высокое начальство, приняло изумительное по изяществу и красоте решение отправить детей вместо владивостокских пассажиров, неосторожно покинувших свои насиженные кресла на борту. Так в аэровокзале разом появились две сотни взбудораженных невезением (и не везением) обозлённых людей, которых теперь следовало бы отправить в Москву в первую очередь; из-за отсутствия лишних самолётов сделать это было возможно, только посадив их на чужие места, опять-таки отказав законным претендентам, и так далее и так далее, и этой цепочке не виделось конца, и никто из имевших билет не был уверен, что улетит хотя бы когда-нибудь.

Внешне многое оставалось будто бы на своих местах — очереди пассажиров, копошение служащих, катание самолётов за окном, — но всё это было чужой материей, помещённой в чужое, не знающее красных чисел календаря время, замечаемое одними билетными кассирами; для простой публики время шло другое и по-другому, торопясь к неминуемому новогоднему рубежу, и Свешников, поняв, что с его билетом на четвёртое число можно просидеть здесь и до четырнадцатого, начал действовать. «Придётся надуть щёки», — озорно подумал он. Командировка его была выписана в крупнейшую в этом конце страны войсковую часть, начальник которой не слишком прихвастнул, назвав себя при встрече хозяином края, и ссылка на государственную важность своей миссии вполне могла бы помочь Свешникову. Его коллеги пару раз выходили из подобных положений нахальными звонками в обкомы партии и в местные управления КГБ, по принципу «с паршивой овцы хоть шерсти клок», и он, решив воспользоваться их опытом и зная, что умеренное фанфаронство никому не повредит, приготовил в качестве самого весомого довода ссылку на необходимость до конца года, то есть в оставшиеся три дня, лично отчитаться в ЦК.

Первый звонок, в обком, результатов не дал — оттого, возможно, что день был выходной и у телефона дежурил клерк, неспособный проникнуться важностью момента. Не лучше вышло и со вторым: Свешников хотя и встретил с первых же слов понимание и даже скоро увиделся с одним из комитетчиков, спешно приехавшим в аэропорт, но дальше этой встречи дело не пошло: увидев, что делается в аэровокзале, гэбист, сникнув, сокрушённо проговорил: «Вот если бы вы были нашим сотрудником…» Быть таковым Дмитрий Алексеевич всё же не собирался.

Дважды потерпев неудачу с одним и тем же верным сценарием, Дмитрий Алексеевич приуныл: он не считал себя мастаком на авантюрные выдумки, а подсказки ждать не приходилось; оставалось лишь мыкаться наравне со всеми, надеясь на случай. Самолёты на Москву уходили по вечерам, и он придумал не появляться на следующий день в аэропорту, с его скверной аурой, по меньшей мере до обеда. В конце концов грешно было бы не осмотреть, пусть и бегло, незнакомый город; этому способствовала и погода — мороз и солнце.

Мороз же часа через два прогулки и загнал Свешникова в кинотеатр.

Довольно долго он скучал на фанерном креслице в полупустом фойе — до тех пор, пока перед ним не остановилась, разглядывая афишу на стене за его спиной, женщина, черты которой показались ему смутно знакомыми: определённо, он уже где-то видел эти широко поставленные круглые глаза — такие лица не повторяются. «Неужели, — грустно подумал он, — неужели я так давно живу в этом городе, что уже начал узнавать туземцев?»

Она перехватила взгляд, и ему пришлось нерешительно поклониться.

— Скорее всего, в аэропорту… — пробормотал Дмитрий Алексеевич, вставая.

Женщина была почти одного с ним роста.

— Увы, мы товарищи по несчастью, — будто нехотя согласилась она.

— Те, что — по счастью, в этих местах, видимо, не водятся.

— Те — вообще не водятся. Не расстраивайтесь. Улетим когда-нибудь.

У неё была особенная манера говорить — так наклоняя голову, чтобы смотреть снизу вверх. Странно было, что он не узнал её сразу, хотя ещё в аэропорту обратил внимание на то, как свободно держится эта голубоглазая шатенка, выделяясь среди хмурых фигур, как открыто и без печали, к которой так располагали события, смотрит на людей, неспособных сделать ей добро.