Хор мальчиков
Шрифт:
Свешников было замялся: не рано ли?
— С утра выпил — весь день свободен, — подбодрил его Бецалин; и сам озадаченный столь резвым началом дня, он осторожно поинтересовался у Литвинова, как и где тот сумел перебрать, будучи весь вечер на глазах, — но нет, ответил тот скорее самому себе, он и глотка не сделал вечером.
Между тем Михаилу Борисовичу и впрямь полегчало после стаканчика. Собиравшийся поскорее вернуться на свою верхнюю койку, чтобы залечь до обеда, до вечера, навсегда, он теперь готов был действовать — и не знал как, и не мог задуматься над этим «как», потому что перед ним тотчас же могла
У жены были свои планы на день, и он оделся и вышел на улицу один. Алла всё же придумала ему задание — раздобыть расписание поездов: с окончанием курсов — не завтра ещё, увы, — Литвиновы подумывали переселиться в другой какой-нибудь город, где Михаил Борисович мог бы наконец читать свои лекции; для этого надо было поездить, присмотреться. Он кивнул, между тем как от нынешнего дня, начавшегося с таким трудом, нельзя было ожидать ничего хорошего, и его следовало бы, как он понял потом, переждать, проспать весь, но только не предпринимать не одних серьёзных, но и никаких шагов. Беды всё же не случилось и тут, но случилась встреча, окончательно испортившая настроение.
Прежде железнодорожного вокзала Литвинов заглянул, по пути, на автостанцию. Обойдя кассовый павильон и оказавшись на маленькой пустой площади, он решил, что по ошибке попал на подсобную стоянку: там в дальнем углу притулился одинокий пустой автобус и нигде не было ни души (автовокзал в его родном городе выглядел иначе: непрерывное движение множества неприметных людей с тугими клеёнчатыми сумками, милицейский патруль с автоматами, асфальт, испещрённый масляными пятнами…). Литвинов едва не усомнился, существует ли в этом месте жизнь, но тут к тротуару подкатил другой, полный автобус. Пассажиры, сойдя на землю, не задержались группою возле машины, а сразу незаметно разбрелись кто куда. Вышедший одним из последних молодой мужчина миновал было Литвинова, но, словно вспомнив что-то и резко оглянувшись на него, шагнул назад.
— Литвинов? — справился он.
Михаил Борисович лишь кивнул, не раскрывая рта.
— Вот уж неожиданность, — продолжил незнакомец по-русски. — Настоящий сюр. Вы-то не помните, конечно: я — из ваших слушателей, Костырин.
Но Литвинов не помнил своих студентов: мало ль их прошло перед ним… Да и названная фамилия не говорила ему ничего. Он отозвался с нескрываемым безразличием:
— Какими судьбами?..
Костырин, оказывается, жил здесь уже неделю — в дальнем, третьем общежитии. Литвинов пробормотал, что рад, и собрался было откланяться, но молодой человек напомнил:
— Мы с вами когда-то соревновались в знании латыни. Теперь вы, наверно, и вовсе преуспели в языках?
Михаил Борисович не посмел признаться, что вряд ли сумеет обменяться с ним хотя бы парой пустяковых немецких фраз.
В советской жизни он, со своим школьным французским, старался выставить себя перед студентами полиглотом, украшая лекции цитатами на самых разных, незнакомых ему языках (чужие высказывания он запоминал легко, с первого взгляда или на слух, и не понимал, отчего так же легко не остаются в памяти и сами языки); конечно, он блефовал.
Как-то, читая лекцию и дважды подряд произнеся «темпы» с мягким «т», он услышал, как юноша во втором ряду вполголоса, скорее для себя или для хорошенькой соседки, поправил: «тэмпы». Михаил Борисович вспыхнул:
— Такова
Он слукавил: эту искусственную норму с некоторых пор перестали насаждать; была же она живучим отголоском заглохшей борьбы с космополитизмом.
— Это же идёт из латинского языка: «О tempora, о mores!»[1] — уже громко возразил студент.
— Молодой человек, я ведь сейчас заставлю вас проспрягать парочку латинских глаголов, — возмутился Литвинов, похолодев: не зная сам ни спряжений, ни самих глаголов, он рассчитывал только на то, что юноша стушуется перед преподавателем.
По аудитории, жаждавшей неважно чьей крови, прокатился смешок.
— В школе я неплохо успевал по латыни, — предупредил юноша.
— Где вы нашли такую школу?
— В Москве. Номер сто десять. У нас была нестандартная программа.
Неловкое молчание Михаила Борисовича вызвало новое оживление в аудитории.
— Мы отвлеклись, — произнёс он наконец. — Вернёмся к нашим занятиям.
Глава пятая
Погода который уже месяц вела себя странно, не подчиняясь ни предсказаниям, ни календарю. Между тем и в её непостоянстве обнаружилась закономерность, и Дмитрий Алексеевич утверждал, что здесь всякое сегодняшнее ненастье означает, что назавтра можно смело назначать пикник.
— Завтрак на траве, — обычно уточнял он.
— На сырой траве, — поправила на этот раз Мария.
— Есть садовые скамейки.
— Сидеть рядком? Нас может оказаться и пятеро.
Зима прошла, и ничто не мешало теперь выезжать по выходным за город — смотреть наконец, в какую страну они попали. Другого отдыха было не придумать, а без такого — не обойтись: ежедневные семь часов занятий казались Свешникову с непривычки тяжелее тех и десяти, и двенадцати, что он когда-то проводил в своей лаборатории. Удивляясь себе (не уставал же раньше), он даже усомнился, не старость ли это, — и с возмущением отверг подлую мысль, потому что не может ведь так вдруг… Как бы там ни было, он освободил субботу и воскресенье не только от домашних заданий, но и вообще от всего, и теперь проводил это время с Марией — поначалу они просто бродили с утра до вечера по окраинам, но скоро нашли попутчиков и для дальних вылазок: по годным на пятерых дешёвым билетам выходного дня они могли объехать всю Германию.
В первый раз они всё же отправились вдвоём.
Поезд состоял из двух, а вернее даже из одного единственного, гнущегося где-то посерёдке вагона, в котором можно было, пройдя вперёд, сесть за спиною машиниста и смотреть, как в легковой машине, на дорогу. Нашим пассажирам, однако, так и не удалось разглядеть той точки, в которой, являя школьный пример перспективы, следовало бы сойтись рельсам: она во всякую минуту оказывалась за близким поворотом. Пути были проложены меж лесистых холмов, вдоль живой извилистой речки, и сквозь ещё прозрачные, едва лишь собравшиеся зеленеть деревья можно было увидеть замечательные вещи: то неторопливую водяную мельницу, то древний, грубой кладки, крытый мост, а то и просто группку особнячков, по-венециански стоящих в воде. Наверху же на одной, на другой вершине вдруг обнаружились башни и зубчатые стены, и Дмитрий Алексеевич восхищённо показал на них: