Хор мальчиков
Шрифт:
«Да, да, и за трамваем побегу, — пришла и задержалась неожиданная мысль, — и ни на что не жалуюсь, а ведь я — смертен… Так и уйду — здоровым?»
Только через несколько минут, когда Дмитрий Алексеевич успел позабыть, о чём они говорили, Раиса вдруг продолжила:
— Твой Литвинов мечтает быть профессором и здесь.
— Положим, он им и в Союзе не был. И почему — мой?..
— Ну доцентом.
— С его успехами в немецком он и ассистентом не станет.
— Что ни говори, а нас учат по-дурацки.
— Пока нам за это платят, никуда не денешься.
— Вот
— Он сдаёт квартиру. Нашу квартиру, — сухо напомнил Дмитрий Алексеевич. — Бедняком его не назовёшь.
— Когда он переедет сюда…
— Потеряв такой лёгкий доход? Нереально, я думаю.
— Вот вы где разгуливаете! — раздался за их спинами весёлый голос Бецалина.
— А вы всё по нашим следам, — погрозил пальцем Свешников. — Я-то думал, что ухожу последним, боялся, что сторож запрёт меня до утра.
— С такой дамой? Немедленно вернитесь, оба, пока там открыто, а потом — пусть запирает. Знаете, меня однажды тоже заперли, но — в магазине рабочей одежды, в обеденный перерыв и — одного.
— Вы, я смотрю, запыхались, нас догоняя.
— Не мальчик я, не мальчик.
— Мы как раз о мальчиках говорили, о детях, — поспешно ввернула Раиса.
Дмитрий Алексеевич поморщился: ему не понравилось такое возвращение к теме — единственной общей, оставшейся у них.
— Я помешал, — вздохнул Бецалин.
— О чужих детях, — уточнил Свешников.
— Не помешали, — успокоила Раиса. — Как видите — о чужих. А о своих — не сейчас, потом. Заводить такие разговоры никогда не поздно.
— Усыновлять? Не советую.
— Вы, Альберт, попали в точку, — рассмеялся Свешников. — Так-то вы читаете мысли?
— Стоп, стоп. Я ведь, вспомните, предупреждал когда-то: я не… не мыслечтец? Так?
— Мыслечей, скорее.
— Если на то пошло — мыслечист. В любом случае это не мой профиль — если о нём вообще можно говорить серьёзно. Наша наука до этого не дошла.
— Кстати, мы вчера оборвали забавный спор о вашей науке, да так к нему и не вернулись. Не продолжить ли?
Раиса встрепенулась — видимо, собираясь возразить, — и Дмитрий Алексеевич помахал перед лицом рукою:
— Не сейчас, не тут — на сон грядущий.
Обычно он допоздна засиживался в том углу своей каморки, который гордо именовался им кабинетом: сначала — за немецкими уроками, а ближе к ночи — казалось, безо всякой цели, что-то припоминая, словно листая свой никогда не существовавший дневник, и выписывая оттуда забывшиеся разрозненные фразы — то, что нечаянно приходило в голову в какие-то особенные минуты московской жизни и о чём тогда не хватало времени подумать как следует. Из этих беспорядочных заметок постепенно складывалось кое-что путное, стоящее размышлений, отнимавших у него многие вечерние часы. Но в последнюю неделю ему не сиделось взаперти. Он выходил в коридор, на кухню, и тогда на звук шагов выглядывал Бецалин, ещё не ложившийся; делать нечего, приходилось или ставить чайник, или доставать из холодильника пиво. Застольной беседе не пристало быть торопливой, и два соседа расходились только далеко за полночь, когда один из них всё-таки
— У нас нездоровый образ жизни, — заметил вчера Бецалин. — Спим по пять часов…
— Организм, однако же, не протестует, — не согласился Дмитрий Алексеевич. — Только он один и знает, что для него хорошо, а что — нет.
— Что русскому здорово, то немцу смерть.
— К месту сказано. К месту жительства. Интересно, вы говорите это как врач?
— Отчасти. Тем более что в нашей пёстрой среде всегда найдётся кто-нибудь, кто сочтёт эту поговорку неполиткорректной.
— Почему — «тем более»?
— Врачу, наверно, легче объяснить прописные истины, естественнее заговорить и о наследственности, и о традициях в быту, об уровне существования и выживания…
— Что ж, вы правы, теперь многие простые вещи больше не очевидны каждому, часто приходится объяснять какие-то азы, и мы отвыкаем называть вещи своими именами. Это — не к добру… Я уточню: нет, не мы отвыкаем, а нам не велят. Попомните: если нас что и погубит, так это — политкорректность.
* * *
То, что Раиса заговорила с ним о сыне, озадачило Дмитрия Алексеевича: он понимал, что за этим последует непростая просьба. Мария, с которой он поделился, ответила спокойно:
— Почему бы матери и не заговорить о своём ребёнке?
— Со мной? — И, подумав, добавил: — Хотя… никогда не знаю, чего от неё ждать.
Раиса, казалось ему, не могла требовать иного, кроме денег, да ведь и тех не было; они если и водились, то как раз у её сына, и Свешников думал договориться с нею, чтобы часть дохода от сдачи жилья откладывалась в пользу хозяев — на случай их наезда в Москву да и мало ли на какой ещё случай. Он, однако, не начинал разговора, сомневаясь в успехе: был уверен, что Раиса никогда не отберёт у Алика единожды попавший тому в руки кусок — пусть уже и надкушенный.
— Да и то было бы лучше, — проговорил Дмитрий Алексеевич, — если б Алик жил здесь, получал бы себе «социал», искал учёбу или работу — словом, жил как все. Тогда уж ни прибавить, ни убавить было б нечего.
— Что и к чему ты хочешь прибавлять? — насмешливо спросила Мария, поворачиваясь к нему и не поправив соскользнувшей перины.
Он осторожно повёл пальцем по ложбинке её груди.
— Будет трудный день, — предупредила Мария, следя за его рукой.
— Как и всякий выходной.
— Из-за меня.
Он имел в виду совсем другое: после семи часов занятий на курсах трудно было заставить себя браться ещё и за домашние дела — все они откладывались на выходные.
— А что у тебя за хозяйство? — махнула рукой Мария.
— Все мы живём одинаково.
— Значит — из-за меня.
— А знаешь, тут как раз возразить нечего, потому что из-за тебя — всё. До нашего знакомства я был другим человеком.
— Ну это уже банально. Если б мы не встретились, ты нашёл бы кого-нибудь ещё, говорил бы ей похожие слова — и был бы прав. Став другим человеком. В конце концов, каждый находит кого-нибудь ещё.