Хороните своих мертвецов

Пенни Луиза

– Рене Далер, – сказал высокий упитанный человек, пожимая руку Гамашу.

– Жан Амель, – назвался невысокий, худенький.

Будь у Рене аккуратные усики, эти двое вполне могли бы сойти за Лорела и Харди [37] .

Гамаш отдал свою куртку официанту, предварительно засунув в рукав шапочку и шарф. Он сел, приложил ладони к щекам и почувствовал жжение. Сильный холод по иронии вызывал свою противоположность – и не отличить от солнечного ожога. Но прошло несколько минут, и жжение прошло, кровь снова стала циркулировать

в его руках, которые он подсунул под себя, чтобы согрелись.

37

Лорел и Харди – комедийная пара американского кино в исполнении Стэна Лорела и Оливера Харди.

Они заказали выпивку, ланч, заговорили о карнавале, погоде, политике. Было ясно, что эти трое хорошо знакомы друг с другом. И Гамаш знал, что они не первое десятилетие принадлежат к одному клубу.

К Обществу Шамплейна.

Принесли напитки и корзинку с булочками. Гамаш подавил в себе желание взять в каждую руку по теплой булочке. Трое говорили между собой, Гамаш иногда вставлял замечание, иногда просто слушал, иногда поглядывал в окно.

Бар «Сен-Лоран» находился в дальнем углу «Шато», в конце роскошного, широкого, бесконечного коридора за дверями, открывающимися в иной мир. В отличие от остального отеля, являвшего собой нечто титаническое по размерам, этот бар был невелик и имел круглую форму, потому что был встроен в одну из башен. Его изгибающиеся стены были отделаны панелями темного дерева, а с двух сторон были устроены камины. В центре разместилась круглая стойка бара, вокруг нее стояли столики.

В любом обычном городе такой интерьер считался бы впечатляющим, но Квебек-Сити был далеко не обычным городом, а «Шато» был явлением уникальным.

Вдоль дальней стены бара располагались по окружности окна. Высокие, с рамами из красного дерева, широкие, многостворчатые. Оттуда открывался самый великолепный вид из всех, какие доводилось видеть Гамашу. Да, для него как для жителя провинции Квебек ни один вид не мог сравниться с этим. Это был их Большой каньон, их Ниагарский водопад, их Эверест. Это был Мачу-Пикчу, Килиманджаро, Стоунхендж. Это было их чудо.

Из бара открывался вид на реку, такую далекую, что она уходила куда-то в прошлое. Отсюда Гамаш мог видеть на четыре века назад. Корабли, на удивление маленькие и хрупкие, плывут из Атлантики, бросают якорь в самом узком месте.

Квебек. Это алгонкинское [38] слово. Место, где сужается река.

Гамаш почти что видел, как моряки сворачивают паруса, как тянут канаты, закрепляют лини, карабкаются на мачты, спускаются. Он почти что видел лодки, спускающиеся на воду, гребцов, направляющих лодки к берегу.

38

Алгонкины – группа коренных народов Северной Америки.

Знали ли они, что их ждет? Что принесет им Новый Свет?

Почти наверняка – нет. Большинство так

и осталось здесь навсегда, их похоронили прямо под тем местом, где они сейчас сидят, близ берега. Они умирали от цинги, от холода.

В отличие от Гамаша у них не было «Шато», где можно было погреться. Ни теплого супа, ни янтарного виски. Он и десяти минут не выдержал на этом кусачем, ледяном ветру. Как же выживали они – дни, недели, месяцы? Без теплой одежды и почти без крыши над головой?

Ответ, конечно, был очевиден. Они и не выживали. Большинство умерло медленной, мучительной смертью в первые зимы. Из этого окна, выходящего на серую воду и ледяные поля, Гамаш видел саму историю. Его историю, протекающую мимо.

Еще он увидел темное пятнышко вдалеке. Каноэ. Тряхнув головой, Гамаш вернулся к разговору за столом.

– Что тебя так озадачило? – спросил Эмиль.

Старший инспектор кивнул на окно:

– Команда гребцов на каноэ. Первые поселенцы были вынуждены этим заниматься. Но сейчас-то кому это нужно?

– Согласен, – сказал Рене, разламывая булочку и намазывая на нее масло. – Я с трудом смотрю на них, но в то же время не могу оторваться от этого зрелища. – Он рассмеялся. – Мне иногда кажется, что мы общество гребцов.

– Кого-кого? – спросил Жан.

– Гребцов. Вот почему мы и занимаемся такими вещами. – Он мотнул головой в сторону окна и точки на реке. – Вот почему Квебек так хорошо сохранился. Вот почему мы настолько очарованы историей. Мы все в гребной лодке. Двигаемся вперед, но постоянно оглядываемся назад.

Жан рассмеялся и откинулся на спинку стула, когда официант поставил перед ним тарелку с громадным бургером и картошкой фри. Эмилю принесли кипящий французский луковый суп, а Гамашу – тарелку горячего горохового.

– Сегодня утром я встретил одного человека, который готовился к гонкам, – сказал Гамаш.

– Готов спорить, что он в хорошей форме, – заметил Эмиль, поднимая ложку чуть ли не до уровня глаз, чтобы разорвать расплавившийся в вязкие нити сыр.

– Да, в хорошей, – подтвердил Гамаш. – Он священник в пресвитерианской церкви Святого Андрея.

– Мужественное христианство, – хохотнул Рене.

– Тут есть пресвитерианская церковь? – спросил Жан.

– А с ней и приход, – ответил Гамаш. – Он сказал, что на пару с ним в гонке участвует человек, которому перевалило за шестьдесят.

– За шестьдесят чего? – спросил Рене. – Фунтов?

– Наверное, ай-кью, – сказал Эмиль.

– Надеюсь встретиться с ним сегодня днем. Его зовут Кен Хэслам. Вы его не знаете?

Они переглянулись, но ответ был очевиден: нет, не знают.

После ланча за чашечкой эспрессо Гамаш повернул разговор к теме, которая и привела их всех сюда:

– Вам известно, что Огюстен Рено был убит в пятницу вечером или в субботу рано утром?

Они кивнули, их хорошее настроение поубавилось. Три проницательных взгляда устремились на Гамаша. Они все были люди пожилые, под восемьдесят, все успешные в своей области, все на пенсии. Но никто не утратил острого ума. Гамаш это ясно видел.

– Вот что я хотел бы узнать от вас. Мог ли Шамплейн быть похоронен под нынешним Литературно-историческим обществом?