Хороните своих мертвецов
Шрифт:
Оливье находился в нерешительности.
– Если вы скажете ему, он скажет остальным. Просто не сможет удержаться. Или, по крайней мере, его настроение улучшится, и люди это увидят. Если я задаю вопросы, пытаюсь что-то уточнить, то это должно оставаться в тайне. Если Отшельника убил кто-то другой, я не хочу, чтобы убийца насторожился.
Аргументы были резонные, и Оливье кивнул:
– Обещаю.
– Bon. Вы должны мне еще раз рассказать, что случилось в ту ночь. И мне нужна правда.
Воздух между ними словно потрескивал от насыщенности электричеством.
– Я говорил вам правду.
– Когда? – спросил
Оливье знал, что так оно и есть. Он всю жизнь лгал по разным поводам, и в конечном счете эта привычка стала его второй натурой. Ему даже в голову не приходило говорить правду. И когда все это случилось, он, конечно же, принялся лгать.
Он слишком поздно понял, к чему это привело. За его ложью стало невозможно различить истину. И хотя ложь давалась ему легко и звучала убедительно, но и вся правда, которую он говорил, стала походить на ложь. Говоря правду, он краснел, принимался искать нужные слова, путался.
– Хорошо, – сказал он Бовуару. – Я вам расскажу, что случилось.
– Правду.
Оливье коротко, резко кивнул:
– Я познакомился с Отшельником десять лет назад, когда мы с Габри только приехали в Три Сосны и жили над магазином. Он тогда еще не был затворником. Он жил в своем лесном домике, но сам приходил за продуктами, правда вид у него был как у записного бродяги. Мы в то время ремонтировали магазин. Я тогда не думал о бистро – хотел иметь магазин по продаже старинных товаров. И вот он появился как-то раз и сказал, что хочет продать кое-что. Мне это не очень понравилось. Ему что-то было нужно от меня. Я посмотрел на него и решил, что речь идет о какой-нибудь вещице, которую он нашел где-нибудь на обочине дороги, но, когда он мне ее показал, я понял, что вещица эта незаурядная.
– И что это было?
– Миниатюра. Крохотный портрет в профиль. Кажется, какой-то польский аристократ. Вероятно, она была написана одним волоском – такая тонкая работа. Даже рамочка была великолепна. Я согласился ее купить в обмен на продукты.
Он уже столько раз рассказывал эту историю, что почти не замечал отвращения на лице слушателя. Почти.
– Продолжайте, – сказал Бовуар. – Что вы сделали с портретом?
– Отвез в Монреаль и продал на рю Нотр-Дам – там квартал магазинов, торгующих антиквариатом.
– Вы помните, какой это был магазин? – Бовуар вытащил блокнот и авторучку.
– Не уверен, что он сохранился. Там все время перемены. Он назывался «Ле тан пердю».
Бовуар сделал запись в блокноте.
– Сколько вы за нее получили?
– Полторы тысячи долларов.
– И Отшельник после этого стал приходить к вам?
– Да, стал предлагать мне всякие вещицы. Были там вещи фантастические, были не очень, но всё лучше, что я бы нашел на старых чердаках и в сараях. Поначалу я их продавал через этот магазин, а потом понял, что смогу получить больше на интернет-аукционе. Но вот как-то раз Отшельник пришел ко мне в полной прострации. Он отощал, был испуган. Он сказал мне: «Все, старичок, я больше не приду. Не могу». Для меня это была катастрофа. Я уже привык к этим доходам. Он сказал, что больше не хочет, чтобы его видели, а потом пригласил меня к нему в его лесной домик.
– И вы пошли?
Оливье кивнул:
– Я понятия
Бовуар знал. Он провел там ночь со святым мерзавцем.
– Мы пришли туда, и я не поверил своим глазам.
На мгновение Оливье перенесся в то волшебное мгновение, когда он впервые оказался в хижине оборванца. И в мире, где из древнего хрусталя пили молоко, где королевский фарфор использовался под сэндвичи с арахисовым маслом, а бесценные шелковые гобелены висели на стенах, чтобы защитить обитателя домика от сквозняков.
– Я приходил к нему каждые две недели. К тому времени я уже переделал магазин в бистро. Каждую вторую субботу после закрытия бистро я незаметно ходил к Отшельнику. Мы разговаривали, и он давал мне что-нибудь за продукты, которые я ему приносил.
– А что означала Шарлотта? – спросил Бовуар.
На странное повторение этого имени обратил внимание старший инспектор Гамаш. Повсюду в домике Отшельника были напоминания об этом имени: от «Паутинки Шарлотты» [41] до первого издания Шарлотты Бронте и редкой скрипки. Никто не обратил на это внимания, кроме шефа.
41
«Паутинка Шарлотты» – повесть для детей Элвина Брукса Уайта, американского писателя и публициста.
Оливье покачал головой:
– Ничего. Ничего это не означало. По крайней мере, мне об этом не известно. Он никогда не называл этого имени.
Бовуар уставился на него:
– Осторожнее, Оливье, мне нужна правда.
– У меня больше нет оснований врать.
Это было бы справедливо для любого рационально мыслящего человека, но Оливье вел себя настолько иррационально, что Бовуар сомневался, способен ли он на что-либо другое.
– Отшельник в закодированном виде вырезал это имя на одной из сделанных им деревянных скульптурок, – сказал Бовуар.
Он вспомнил эту работу, вызывающую у всех сильное беспокойство: люди, в ужасе спасающиеся бегством. И под тремя из своих работ Отшельник вырезал слова, закодировав их.
«Шарлотта». «Эмилия». А под последней? На той, где был изображен слушающий Оливье в кресле, он вырезал это короткое непонятное слово.
«Воо».
– А что такое «Воо»? – спросил Бовуар. – Что значит это слово?
– Не знаю.
– Но что-то оно значило, – резко сказал Бовуар. – Он вырезал его под скульптуркой для вас.
– Это был не я. Совсем на меня не похоже.
– Это же резная скульптура, а не фотография. Это вы, и вы это знаете. Так почему он снизу вырезал «Воо»?
Правда, это слово обнаружилось не только снизу скульптурки. «Воо» было также в паутине и на той деревяшке, залитой кровью Отшельника, что завалилась под кровать. В темный угол. Кусок красного кедра, вырезанный много лет назад, как говорили эксперты.
– Я спрашиваю вас снова, Оливье, что означает «Воо»?
– Не знаю, – раздраженно произнес Оливье, но тут же взял себя в руки. – Слушайте, я ведь вам говорил. Он несколько раз вполголоса повторял это слово. Поначалу я думал, что это просто вздох. Потом понял, что он произносит «Воо». Он его произносил, только когда ему было страшно.