Хорошее стало плохим
Шрифт:
Он держал эту гитару так, словно это была любовь всей его жизни, так что неудивительно, что музыка, которую он делал на ней, вызывала у меня слезы.
И он, и музыка были самыми прекрасными вещами, которые я когда-либо видела за свою короткую жизнь.
Я, должно быть, тихо вздохнула, потому что внезапно он посмотрел на меня.
У него были зеленые глаза.
Боже, они были самым зеленым живым существом, которое я когда-либо видела. Зеленее, чем только что политая трава, чем свет, просачивающийся сквозь заросли елей на участок
Он не пропустил ни секунды в песне, когда встретился со мной взглядом и добавил свой ровный низкий голос к хриплому рычанию Джонни.
Песня была не о влюбленности, а о мужчине, оставившем женщину по имени Роуз и сына, когда он попал в тюрьму. Это не должно было быть глубокомысленным, я была шестилетним ребенком и не могла понять контекста этой песни, но это вызвало у меня дрожь предчувствия по спине, от которой у меня заболели зубы.
Когда последние аккорды стихли, и на записи снова появился голос Джонни, говорящий с заключенными, певец-подросток, наконец, склонил голову в жесте, который сделал бы любой из падших, и сказал. — Тебе нравится Кэш?
Я хотела сказать «да», потому что была влюблена в его красоту. Он был всего лишь мальчиком, и он был так хорош собой, что это казалось смутно женственным, но в его характере его лица была мрачность, тяжесть и строгость, что напомнило мне мужчину.
Но я этого не сделала, потому что я была юна, но я все еще была Гарро.
— Он не дерьмовый, я думаю, но он кантри.
Брови мальчика взлетели вверх, он наморщил лоб так, как мне нравилось. — Ты ненавидишь музыку кантри? Ты из Канады, верно?
Я фыркнула на него, полностью забыв о своей влюбленности перед лицом его вызова. — Э-э, я, наверное, больше канадка, чем ты. Моя семья здесь с незапамятных времен. И к твоему сведению, не всем канадцам нравится кантри.
— Ты живешь в сельской местности, в маленьком городке, как и мы, тебе нравится кантри.
Я фыркнула. — Не знаю, с кем ты тусуешься, но кантри для неудачников.
Он слегка улыбнулся, и это дало мне понять, что он улыбался не слишком часто. — Значит, тебе не нравится Кэш.
Я закусил губу, потому что мне нравился Джонни Кэш. Его голос, такой глубокий и рычащий, напомнил мне голос моего отца, а его кантри-музыка не звучала в стиле кантри.
— По сути, это рок, — сказала я ему, пытаясь оправдаться.
Он прикусил уголок рта. — Правда. Тем не менее, он был крутым парнем, его несколько раз арестовывали за довольно мелкие правонарушения, но он всегда играл в тюрьмах, потому что понимал их проблемы.
Несколько братьев Падших побывали в тюрьме, так что я годами посещала тюрьмы. Мне нравилось
— Вот, — сказал он, аккуратно укладывая гитару обратно в открытый футляр, а затем укладывая ее во весь рост, — Попробуем в Сан-Квинтене.
Я замерла, когда он подошел ко мне, чтобы засунуть новую пластинку под проигрыватель, только мои легкие трудились изо всех сил, чтобы успокоить мое внезапное прерывистое дыхание. От него приятно пахло свежей вспаханной землей и сеном с легким мускусом человека. Если бы я могла подобраться достаточно близко, лечь и закрыть глаза, он бы пах точно так же, как лежать на нагретой солнцем траве под большим летним небом.
Он присел рядом со мной, чтобы переключить пластинки, и повернулся ко мне, когда закончил, достаточно близко, чтобы я могла видеть начало тонкой щетины на его челюсти. Когда улыбающиеся морщинки возле его глаз разгладились от гнева, я поняла, что он был достаточно близко, чтобы увидеть слабый красный отпечаток руки на моей щеке.
— Кто, черт возьми, сделал это с тобой? — спросил он.
Его голос был подобен взмаху хлыста в воздухе, но его рука была мягкой, как поцелуй бабочки на моем подбородке, когда он наклонил мое лицо, чтобы лучше видеть синяк.
— Какая тебе разница? — спросила я несмотря на то, что моя губа скривилась, а глаза были полны слез.
Какое дело этому незнакомцу, что меня ударили? Я не привыкла к такой чуткой щедрости со стороны людей вне клуба и их семей. Обычно посторонние насмехались над нами или носились вокруг нас, как жуки.
— Какая мне разница? — повторил он, как будто не мог поверить, что я это спросила, — Кто-то бьет милого ребенка, ты думаешь, меня это не волнует? Думаешь, кто-нибудь оставит это без внимания?
— Да, я тебя не знаю. Почему ты суешь свой нос в грязные дела, которые даже не твоя проблема?
Его лицо напряглось от ярости, затем от сочувствия. — Потому что я не из тех парней, которые могут пройти мимо трагедии, ничего не делая с этим, понятно? И я очень надеюсь, что ты тоже не такая девушка.
Я задумалась на секунду. — На прошлой неделе я избила того глупого парня на детской площадке за то, что он назвал мою лучшую подругу Лайлу уродиной. Она не уродлива, мой папа говорит, что она станет настоящей красавицей, когда вырастет.
Он снова прикусил край рта, словно пытаясь сдержать улыбку. — Да, я не могу сказать, что насилие — это ответ, но я рад, что ты не позволяешь такому пройти мимо тебя. Мы, как порядочные люди, обязаны заботиться друг о друге, иначе нам всем конец. Итак, я собираюсь спросить тебя еще раз, кто сделал это с тобой?
Я с тревогой жевала свою жвачку, а потом решила ответить ему, надув большой пузырь из Хубба Бубба. Он уставился на розовый шар, когда тот остановился в дюйме от его лица, и покачал головой, когда я лопнула его с громким шлепком.