«Хороший немец - мертвый немец». Чужая война

Градов Игорь Сергеевич

«Тридцатьчетверки» с ходу стали обстреливать противника, пользуясь преимуществом в дальнобойности и точности своих орудий. Немецкие машины им отвечали, но старались маневрировать и под прямой выстрел не подставляться. Основной удар приняли на себя «артштурмы» — они активно противостояли русским танкам. Отвечали выстрелом на выстрел, дергались туда-сюда, уходя из-под фронтовой атаки… Одну «тридцатьчетверку» им даже удалось подбить — болванка угодила точно в башню, и она мгновенно загорелась. Из люка вырвался высокий огненно-красный столб пламени — взорвался боекомплект. Уцелевших, понятно, не было.

Но в следующую минуту другая русская машина, совершив

смелый и быстрый маневр, зашла этой «штуге» во фланг и влепила ей в бок, где защита была довольно слабой, бронебойный снаряд. Самоходка мгновенно встала, как будто напоровшись на невидимую преграду, изнутри нее повалил густой жирный дым. Затем «штуга» буквально развалилась на части — сдетонировали снаряды. Низкая, приземистая рубка со снопом искр провалилась внутрь тяжелого корпуса. О выживших можно было не спрашивать.

Еще одна «тридцатьчетверка» пошла на таран и, чуть подпрыгнув, навалилась на вторую «штугу». Послышался жуткий срежет металла о металл, заглушивший на мгновение даже разрывы снарядов и треск пулеметов, а затем самоходка неуклюже подалась вперед и уткнулась в землю тупой мордой. Русский танк, дав медленный задний ход, тяжело сполз с нее. Из его открывшегося люка выскочили двое в черных комбинезонах и бросились к «штуге». Очень вовремя — экипаж как раз решил эвакуироваться. В рубке приоткрылся люк, показалась голова в черном кепи, осторожно осмотрелась. И тут же словила пулю — ее поразил выстрелом один из танкистов.

Макс отчетливо видел, как командир «штуги» (судя по всему, это был именно он) дернулся и упал внутрь машины. Русский танкист подбежал к самоходке, ловко вскочил на гусеницу и зашвырнул во все еще приоткрытый люк гранату. Потом быстро спрыгнул и упал на землю. Сначала ничего не происходило, но затем «штуга» дернулась, присела, из нее вырвался фонтан яркого пламени. И она разделила участь первой самоходки…

После этого перевес оказался на стороне русских. Оба панцера, постреляв еще немного, откатились назад, за ними вслед устремились три оставшиеся «тридцатьчетверки». Грозные бронированные машины с ходу перескочили через немецкие траншеи и начали погоню за отступающим противником.

Испытуемые, уже не обращая никакого внимания на огонь (как свой, так и чужой), дружно бросились наутек. Среди них вставали желто-черные взрывы — это «ратш-бумы» точно и метко добивали отступающих. На глазах Макса один из биверунге был сбит, затем вскочил и продолжил бежать, хотя его куртка была разодрана, а из спины торчал здоровенный осколок. С диким воем этот несчастный пробежал еще несколько метров, а потом свалился замертво…

Сидеть дальше и обороняться не имело смысла, и Макс отдал приказ отходить — к опушке леса, где в трехстах метрах были заранее оборудованы запасные позиции. Там, под прикрытием толстых сосен, можно было спастись от ужасающего артиллерийско-минометного огня. Но до леса еще следовало добежать…

Макс пригнулся и зигзагами, как бешеный заяц, понесся по полю — вслед за своими отступающими подчиненными, которые, надо признаться, драпали весьма резво. Вот наконец и спасительные деревья. Макс с ходу запрыгнул в узкую траншею, и над ним со страшным треском что-то переломилось. Сверху на него полетела срезанная снарядом верхушка сосны, и его всего обсыпало ветвями и зеленой хвоей.

Следующий снаряд расщепил ствол дерева, и сосна с протяжным, жалобным стоном рухнула на землю. «Деревья умирают стоя», — не к месту вспомнил Макс когда-то понравившееся ему название пьесы. Кажется, кого-то испанского драматурга. Ходили в театр всем классом, смотрели вместе…

За

давностью лет он уже не помнил, о чем там шла речь, может быть, и о войне, не помнил даже своего впечатления о ней. Но одно он теперь понимал точно: одно дело — смотреть пьесу или читать книжку о войне, и совсем другое — ощутить ее на своей собственной шкуре. Никому такого не пожелаешь. Даже злейшему врагу…

Красноармейцы заняли немецкие траншеи, но дальше не пошли — видимо, также понесли большие потери. Поле было усыпано телами — как немецкими, так и русскими. Что же касается роты испытуемых, то от нее мало что осталось — буквально пара десятков солдат, половина из которых — раненые и контуженные.

Много позже, когда бесконечный, жуткий день наконец закончился (вторую линию обороны, к счастью, удалось отстоять — благодаря подошедшей второй роте майора Бигнера), Макс заглянул в колхозный амбар, где складывали раненых.

Он зашел навестить оберфельдфебеля Лебера — бравому вояке сильно досталось, взрывом оторвало правую кисть. Взводный был очень бледен, но старался держаться молодцом, по крайней мере — не стонать слишком громко.

— Все, отвоевался, — мрачно произнес Лебер, показывая окровавленные тряпки, в которые была обернута его правая культя (бинтов на всех не хватало, перевязывали, чем могли).

Макс кивнул — да, теперь все, с таким ранением точно не солдат. Но все же постарался приободрить своего подчиненного — неплохого, в принципе, человека и мужественного, достойного солдата.

— Зато теперь у вас будет хороший шанс остаться в живых, — сказал Макс, — скоро вас отправят в госпиталь, там зашьют, подлечат — и в отставку. Встретитесь с семьей, женой, детьми, скорее всего, станете получать пенсию по инвалидности…

Лебер криво усмехнулся:

— До госпиталя еще добраться надо, господин лейтенант, а вы сами видите, что здесь делается. Слишком уж много желающих…

Макс оглянулся — да, желающих более чем достаточно… Весь просторный амбар был забит контуженными, ранеными и умершими. Кошмарное зрелище!

Пропитанные кровью повязки, вонь и резкий запах лекарств, разорванные в клочья мундиры, искаженные страданиями бледные лица, крики от дикой боли, громкие мольбы о помощи… Ротный фельдшер и два санитара едва успевали перевязывать раненых. А их все несли и несли, конца-краю не было видно. Многих складывали уже за амбаром, на голой земле. Фельдшер бросал быстрый взгляд на доставленного и говорил — этого на перевязку, а этого — сразу под деревья, в сторону, чтобы не мешался. Если дело было совсем безнадежно… Умирающие просили вколоть морфий — чтобы избавиться от нечеловеческих мучений, но его на всех не хватало.

Макс еще немного поговорил с Лебером и пообещал, что его отправят в госпиталь на первой же повозке или машине, которую удастся достать. Если, конечно, завтра русские не предпримут очередной атаки и не выбьют их из Шеломок. Тогда придется все бросить и бежать. И оставить тяжелораненых, кто не сможет сам идти, на милость победителя. Оберфельдфебель через силу улыбнулся и пожелал Максу удачи.

«Да, удача бы мне сейчас очень не помешала», — подумал Макс, выходя из амбара. И не только ему, но и всем его солдатам. Вот гауптману Шуверту, увы, не повезло — остался лежать на дне траншеи. С русской пулей в груди. Сразу погиб, как и обер-лейтенант Шлиппер, которому осколком мины снесло полголовы. Да, много кому сегодня еще не повезло, и неизвестно, что будет завтра. Вполне может статься, что живые, как говорится, позавидуют мертвым.