«Хороший немец - мертвый немец». Чужая война

Градов Игорь Сергеевич

— Да, — виновато улыбнулся Макс, — меня сильно двинуло по голове взрывом… Последствия сказываются и сейчас — я иногда забываю самые простые, элементарные вещи, которые должен хорошо знать…

— А, тогда понятно, — кивнул майор. — Я знаком с подобными случаями. Что ж, на войне всякое бывает… Так вот, специально для вас повторяю: мои испытуемые — это люди, совершившие, так сказать, некие правонарушения. Не слишком тяжелые, впрочем. В основном — мелкие кражи, самовольное оставление части, непослушание, неповиновение командиру, трусость… И тому подобное — ерунда, одним словом. Вот их и собрали в особую часть, чтобы они могли в бою искупить вину и очиститься перед Рейхом. Все лучше, чем просто держать их в тюрьме — кормить,

тратиться еще на охрану. А так они принесут хоть какую-то пользу, послужат фюреру и Германии.

— Хм, выходит, у вас не самый лучший людской материал, — скептически заметил Макс, — трудно поверить, чтобы трус, попав в ваш батальон, сразу стал храбрецом… Как же он может заслужить помилование?

— А этого от них и не требуют, — пожал плечами майор, — достаточно того, чтобы они могли хорошо и честно выполнять свой воинский долг и подчиняться командиру. Дисциплина, ответственность и послушание — вот основы нашей службы. Впрочем, вы и сами это знаете. А что касается помилования… Так большинство из моих подчиненных до этого просто не доживает — убыль в ротах достигает восьмидесяти процентов. Это потери среди испытуемых, само собой, которые проходят у нас исправление, а среди постоянных служащих они в основном в пределах нормы. Хотя, конечно, они тоже нередко гибнут… Что поделать, война есть война, и нас часто бросают на самые горячие участки фронта. Зато наш батальон постоянно пополняют — преступников, как вы понимаете, в вермахте пока хватает…

— А политические? — встрял в разговор майор Хопман. — Я имею в виду — разные там недовольные, социалисты, коммунисты… Они у вас есть?

— А как же, — поморщился майор, — имеются, куда же без этого! Но, слава богу, в очень небольшом количестве, и погоды не делают. А еще у нас есть разные там извращенцы — гомосексуалисты, насильники… К счастью, те долго не живут. Я стараюсь посылать их в атаку в первую очередь, на самые горячие направления. Так что их жизнь — до первого настоящего боя, а потом — или трибунал, если сдрейфят и побегут, или сразу в испытательный ящик.

— Куда? — опять-таки не понял Макс.

— В испытательный ящик, — повторил, громко смеясь, гауптман Шуверт. — Так у нас называются гробы, куда мы запихиваем останки испытуемых. Иногда по двое-трое в один — для экономии места. И свободное пространство все равно остается — если они попадут под русские танки или их «ратш-бумы». Собираем испытуемых по частям, что найдем, набиваем полный ящик и хороним. Просто и дешево. Не зря же наших ребят называют «живыми мертвецами»…

«Веселый парень этот гауптман, — подумал про себя Макс, — смешливый, жизнерадостный. Надо будет с ним подружиться — такие любят болтать. Глядишь, и узнаешь для себя что-нибудь полезное и нужное. А то служишь-служишь, а много чего все равно не знаешь…»

Вот как с этими немецкими штрафными батальонами, к примеру. Макс раньше думал, что они были только в Красной Армии, а оказалось… Нет, надо бы лучше узнать службу, а то так недолго и лопухнуться.

— Я слышал, что у русских тоже есть такие подразделения, — решил блеснуть он знаниями, — называются, кажется, штрафные роты. Но там четкие правила — служить до первого ранения. Пока, так сказать, не искупишь свою вину перед Родиной кровью. А потом можно возвращаться в свою часть. Причем, говорят, реабилитированному возвращают все, что отобрали при аресте — и награды, и личное имущество. Даже восстанавливают в воинском звании и должности.

— А если, скажем, провинился майор или полковник? — недоверчиво спросил гауптман Шуверт. — Неужели их тоже прощают и позволяют потом опять командовать людьми? И посылать своих солдат на смерть?

— Разумеется, — кивнул Макс, — хоть целый генерал! Если искупил свою вину кровью — служи дальше, сражайся, как можешь. В русских штрафных ротах, говорят, можно даже медаль или орден за храбрость получить, если геройство

в бою проявишь…

— Это глупо, — скептически заметил Бигнер, — зачем возвращать на командирские должности провинившихся людей? Лучше использовать их в качестве рядовых — они все рано будут хорошо воевать, офицерская честь не позволит им отступать или праздновать труса. Да и выхода у испытуемых все равно нет — или геройски сражайся, или с позором умри. Уверен, что большинство выберет первое… А если они откажутся драться, их ждет трибунал и, скорее всего, расстрел. Так что у нас все лучше продумано, чем у русских: есть поощрения в виде возможности вернуться в обычную часть, но есть и наказание — трибуналы. Человек сам вправе выбирать… Однако на моей памяти все предпочитают все же первое, стараются выжить и заслужить прощение. Конечно, о возвращении орденов при этом не может быть и речи, а тем более о новых наградах, да еще во время отбывания наказания… Мне кажется, Сталин в этом вопросе проявляет излишнюю мягкотелость, с преступниками на фронте нельзя так либеральничать…

Макс чуть не поперхнулся: Сталин — и мягкотелый либерал? Вот уж никогда не подумал бы… Скорее наоборот.

Майор между тем продолжал рассуждать:

— Конечно, люди у нас в батальоне разные, есть и просто оступившиеся, а есть и закоренелые негодяи, которых не исправить, но одно могу сказать — завтра все они пойдут в бой. И будут отлично драться — так, как нужно. Плечом к плечу, спина к спине… А мы с Гансом (кивок в сторону Шуверта) пойдем позади них с автоматами в руках. И пусть хоть одна сволочь попробует остановиться или повернуть назад!

Глаза майора злобно блеснули, и Макс зябко поежился — не хотелось бы служить под его началом. Да и вообще иметь с ним дело…

— Да-да, — пьяно рассмеялся Шуверт, — с автоматами. Я, знаете ли, отлично умею стрелять из МР-38. А еще хорошо метаю гранаты — далеко, прямо в русские окопы…

Бигнер на него покосился и понял, что его подчиненный крепко пьян, и потому решил заканчивать — завтра будет трудный бой. Он дружески попрощался с Хопманом, крепко, как боевому товарищу, пожал руку Максу и отбыл в расположение своего батальона, который, как выяснилось, уже развернулся справа от позиций Макса.

«Что же, будет кому нас прикрывать справа, если противник завтра начнет наступление, меланхолично думал Макс, — возвращаясь в свою роту. — Хотя, с другой стороны, эти сволочи и уроды из исправительного батальона, эти отбросы германского общества и вермахта, завтра пойдут в бой против его предков, дедов-прадедов…

Нет, пусть уж лучше все они погибнут под огнем наших (в смысле — советских) пушек и пулеметов, а уж он, Максим Соколов, как-нибудь постарается выбраться живым из этой заварухи. Если получится, конечно…»

* * *

Рано утром, как и планировалось, испытуемых погнали, словно стадо баранов, в бой, на русские позиции. Им предстояло взять безымянную высоту 150,1, которая господствовала над местностью и позволяла противнику вести точный и очень болезненный артиллерийский огонь по немецким траншеям. А также держать под прицелом все окрестные деревни на расстоянии двух-трех километров.

Сначала на поле боя неспешно выползли четыре немецких панцера и, лениво постреливая, стали обходить высотку справа и слева, как бы намереваясь взять ее в клещи. А за ними редкой цепочкой растянулись молчаливые и хмурые биверунге. Они старались держаться за машинами, чтобы не попасть под русские пули или мины, однако это мало помогало — засевшие на высотки красноармейцы плотным пулеметным и винтовочным огнем умело выкашивали наступающих, а снайперы ловко выбивали командиров отделений и взводов. Майор Бигнер и гауптман Шуверт, вопреки вчерашнему обещанию, сами в атаку не пошли, предпочитая наблюдать за ходом боя с безопасного расстояния — из хорошо замаскированного блиндажа позади линий немецкой передовой.