Хороший немец

Кэнон Джозеф

— И что, не лгут?

— Конечно, лгут. Но партийные архивы у нас. Так что мы проверяем. Вот люди, которые прекрасно ведут архивы.

Джейк пристально посмотрел на пухлые папки — точно сотни табличек на руинах.

— И вы можете по ним кого-нибудь найти?

Берни посмотрел на него:

— Возможно. Если они в американской зоне, — ответил он — спросил.

— Не знаю.

— На поиски в британских архивах потребуется время. У русских… — И не закончив, осторожно спросил: — Родственник?

— Знакомый.

Берни вынул ручку и что-то написал на клочке

бумаги.

— Чем могу, помогу, — сказал он, вручив Джейку номер кабинета. — Приходите завтра. Чую, мою встречу в три часа отменят. — Он отошел от рояля, а затем обернулся: — Вы знаете, они должны быть живы.

— Да, спасибо. — Он положил листок в карман. — Может, по стаканчику?

Берни покачал головой:

— Надо пойти поработать. — Он сунул папки под мышку, снова опаздывая.

— Вы не сможете достать их всех, — сказал Джейк, слегка улыбнувшись.

Лицо Берни окаменело:

— Конечно, не смогу. Я по одному. Как они. По одному.

Наутро ему понадобился час с лишним, чтобы найти фрау Дзурис на одной из разрушенных улиц недалеко от британского штаба на Фербеллинерплац. Штукатурка с фасада осыпалась, обнажив пятна голой кирпичной кладки. На лестнице пахло плесенью и помоями — верные признаки неисправного водопровода. На второй этаж его провел сосед, который остался в коридоре на случай, если возникнут неприятности. За дверью слышались голоса детей, которые примолкли, едва раздался стук в дверь. Когда испуганная фрау Дзурис открыла дверь, донесся слабый запах вареной картошки. Она узнала его. Дрожащими руками пригладила волосы и втащила его внутрь, но в приглашении чувствовалось тревога, и по лицам детей Джейк понял, что это из-за формы. Не зная, как себя вести, она представила его каждому — невестке, троим детям — и усадила за стол. В другой комнате лежали два матраца, сдвинутые вместе.

— Я нашел вашу записку на Паризерштрассе, — начал он по-немецки.

— Для сына. Он не знает, где мы. Его забрали работать на востоке. Сказали, на несколько недель, а теперь сами видите…

— Вас бомбили?

— О, это было ужасно. Британцы ночью, америкосы днем… — Она быстро глянула на него — вдруг обиделся. — Почему они хотели все разбомбить? Они что, думали, мы — Гитлер? В дом попали дважды. Во второй раз…

Невестка предложила ему воды и села. Из другой комнаты выглядывали дети.

— Лина была там?

— Нет, в больнице.

— В больнице?

— Нет, не раненая. Она там работала. В Элизабет. Вы знаете — больница на Люцовштрассе. Я говорила, что это бог ее оберегает за добрые дела. А другие, в подвале — не выжили. Герр Блох, его Грета, остальные. Они их убили. — Еще один взгляд. — Герр Блох отказывался ходить в общественное бомбоубежище. Только не он. А я никогда не доверяла подвалу. Он недостаточно глубокий, говорила я, и, видите, так и оказалось. — Она ломала руки, и Джейк видел, что кожа у нее на предплечьях болтается складками, как тесто. — Ужас, столько мертвых. Вы не представляете, всю ночь…

— А Лина — с ней все в порядке?

Фрау Дзурис кивнула:

— Она вернулась. Но

мы, конечно, вынуждены были переехать.

— Куда она уехала?

— У нее была подруга из больницы. А после — я не знаю. Слышала, ее тоже разбомбили. Больницу. Бомбили даже больных. — Она покачала головой.

— Но адрес она оставила?

— Мне? Я уже уехала. Знаете, было не до адресов. Похватали, что могли. Возможно, у нее родственники были, не знаю. Она никогда не говорила. Вы представить себе не можете, что тут творилось. Грохот.Но знаете, что странно? Телефоны работали до самого конца. Вот что я запомнила на Паризерштрассе. Бомбят, все бегут, и телефон звонит. Даже в такой момент.

— А ее муж?

— Где-то там. На войне. — Она махнула рукой. — Женщин бросили русским. О, это было ужасно. Слава богу, я… — Она посмотрела на невестку. — Мне повезло.

— Но она должна где-то быть, — сказал Джейк.

— Не знаю. Я сказала вашему другу.

— Какому другу?

— Военному, вчера. Не знала, что и думать. Теперь я понимаю. Вы не хотели приходить сами, это все объясняет. Вы всегда были осторожны, я помню. На случай, если Эмиль… — Она наклонилась и положила ладонь ему на руку. Нежданная наперсница. — Но, знаете, сейчас это не имеет значения. Столько лет.

— Я никого сюда не посылал.

Она отдернула руку.

— Нет? Ну, тогда не знаю.

— Кто он был?

Она пожала плечами:

— Он не сказал. Знаете, они не представляются. Только спрашивают: сколько у вас живет людей? У вас есть молочные карточки на детей? Где работали во время войны? Хуже нацистов. Может, погибших считал. Они это делают, чтобы нельзя было на имя погибшего карточку получить.

— Что он сказал?

— Знаю ли я, где она живет, видела ли Эмиля. Все. Как и вы. — Она посмотрела на него. — Что-то не так? Мы порядочные люди. Мне нужно детей…

— Нет, нет. Ничего. Я тут не из полиции. Просто хочу найти Лину. Мы были друзьями.

Она слабо улыбнулась:

— Да. Я так всегда и думала. Онаничего не говорила. — Фрау Дзурис как будто все еще рассчитывала поболтать за чашечкой кофе. — Всегда такая приличная. Хотя какая теперь разница? К сожалению, ничем не могу помочь. Может, в больнице знают.

Он вынул блокнот и записал адрес на Гельферштрассе.

— Если получите весточку от нее…

— Конечно. Правда, маловероятно. Многие перед концом уехали из Берлина. Многие. Найти жилье было трудно. Даже такое. Сами видите, как мы живем.

Джейк оглядел убогую комнату, затем встал.

— Я не знал о детях. Принес бы шоколад. Может, вам это пригодится? — Он протянул пачку сигарет.

Она распахнула глаза, обеими руками схватила его руку и стала трясти:

— Спасибо вам. Видишь, — сказала она невестке, — я всегда говорила, что это не америкосы. Видишь, какие они добрые. Это англичане хотели нас бомбить. Это все Черчилль. — Она опять повернулась к Джейку. — Я помню, вы всегда были вежливый. Нам так хочется вернуться в американскую зону, а не тут с англичанами жить.