Хороший немец
Шрифт:
Берни едва сумел ей смущенно кивнуть и схватил Джейка за руку.
— Мне надо поговорить с вами. — Его лицо горело от пробежки. — Этот ваш список.
— Так быстро, — ляпнул Джейк. Затем увидел цепкий взгляд Берни, который так же цепко держал его за руку. — Что?
— Идемте, — сказал Берни, спускаясь по лестнице, чтобы никто их не услышал. — Науманн, — сказал он, показывая листок. — Рената Науманн. Вы знали ее?
— Ренату? Она работала у меня в «Коламбии». Как и все.
— Я впервые об этом слышу.
Джейк недоуменно посмотрел на него.
— Между нами. Я использовал ее как стрингера. У нее
Берни скорчил гримасу, будто услышал от Джейка неудачную шутку, и отвел глаза.
— Наметанный глаз. Точно, — сказал он с глубоким отвращением.
— Вы знаете ее? — спросил Джейк, по-прежнему недоумевая. Берни кивнул. — Я полагал, она умерла. Вы знаете, где она?
— В тюрьме.
Берни огляделся, затем взял Джейка под руку и повел мимо часовых.
— Ненавижу эту ебаную колючую проволоку. От ее вида меня в дрожь бросает. — Дойдя до джипа, Берни, окончательно измотанный, прислонился к нему.
— Что вы имеете в виду, в тюрьме? — спросил Джейк.
— Ну и друзья у вас. — Берни вынул сигарету. — Она была грайфер.Вы знаете, кто такой грайфер?
— Ищейка. Ловец. Чего?
— Евреев.
— Немыслимо. Она же…
— Еврейка. Знаю. Еврей ловит евреев. Они продумали все. Даже это.
— Но она… — начал было Джейк, но Берни поднял руку:
— Хотите послушать? — Он затянулся. — Первая большая облава была здесь в сорок втором. В феврале. После этого все евреи в Берлине оказались вне закона, ушли в подполье. Как подводные лодки. Их тут были тысячи, можете себе представить. Кто-то прятался — если находили защиту у гоя. Остальным приходилось перемещаться. С места на место. В течение дня постоянно на ногах, чтобы соседи ничего не заподозрили. Не донесли на вас, — произнес он, чуть ли не выплевывая слова. — Берлин большой город. Если перемещаться, можно затеряться в толпе. Пока тебя кто-нибудь не опознает. Грайфер.
— Я не верю.
— Не верите? Спросите евреев, которых она поймала. Некоторые выжили. Некоторые. Иначе мы б еене поймали. Именно тогда я был вынужден нарушить инструкции. — Он поднял взгляд. — Это стоило сделать. Чтобы поймать ее? Стоило. — Отойдя от джипа, он стал ходить небольшими кругами. — Как это происходило? Некоторые контролировали железнодорожные станции. Рената любила кафе. Обычно «Кранцлер» или «Трумпф», что у мемориальной церкви. Большое кафе на Оливаерплац — «Хайль». Пьешь кофе, наблюдаешь за людьми. Иногда встречаешь еврея, старого знакомого. Иногда кого-то просто подозрительного. Поэтому заводишь разговор, прощупываешь, намекаешь, что ты сама подводная лодка. Затем — щелк. Идешь в женский туалет позвонить. Обычно их хватали на улице, чтобы не вызывать беспорядков в кафе. Допиваешь кофе, просто облава на евреев. На всех, кроме Ренаты. На следующий день — другое кафе. Вот у кого был наметанный глаз, как видите, — сказал он, поднимая взгляд на Джейка. — Она говорила, что могла распознать человека, только взглянув на него. Даже Штрайхер [42] не обладал такой способностью — для него все носы были едины, сплошная карикатура. Рената работала лучше нацистов. Ей не нужны были нашивки в виде звезд. С таким глазом. А
42
Юлиус Штрайхер (1885–1946) — нацистский политический деятель, идеолог расизма.
— А потом? — беспомощно спросил Джейк, желая знать все до конца.
— Сборный пункт. Здание гестапо. Так что нарушался порядок или нет, не имело значения. Сколько криков неслось оттуда. Их сажали в грузовики. А затем поездами на восток. Соседи говорили, шум стоял ужасный. И не открывали окон, пока не уедут грузовики.
— Может, она не знала, — тихо сказал Джейк.
— Она там жила. Вместе с другими ловцами. Их держали на коротком поводке. Может, в напоминание: «Следующими можете стать вы». Но она не стала. Она спаслась. — Он помолчал. — Я видел комнату, где она жила. Окна выходят во внутренний двор. Она могла видеть, как их сажали в грузовики. Так что и она, наверно, закрывала окно. — Он холодно посмотрел на Джейка. — Она знала.
Казалось, день вокруг них замер. Пустая улица, такое же безмолвие, как в архиве. Деревья без птиц. Часовые, неподвижно замершие на солнце.
— Это… — пробормотал Джейк — будто свеча без воздуха.
— Худшее из того, что слышали? — подсказал Берни. — Поживите в Германии. Когда подумаете, что хуже не бывает, обязательно выскочит еще что-нибудь. И всегда — еще хуже.
Сажали в грузовики, а она наблюдала.
— Сколько? — спросил Джейк.
— Какая разница?
Джейк покачал головой. Девушка с умными глазами и кудрявыми волосами. Кто же тогда остался человеком?
— Я могу повидаться с ней? Сможете организовать?
— Если хотите. Должен сказать, вы не первый. У нее уже побывали ваши коллеги. Нацист? Старо. Но еврейка? О, это интересно. Эх. — Он снова взмахнул рукой, как бы отгоняя мошку. — Будет суд. Если у вас хватит нервов.
— Она призналась?
— Тут нет вопросов, — сказал Берни, посмотрев на него. — У нас есть свидетели.
— А если они вынудили ее…
— Она делала это. Вот что важно. Делала. — Он вздохнул — Люди, которых она ловила, мертвы. И никто за них не извинился.
— Никто.
— Вот так, — сказал Берни, выдохнув, как закрыв дело. — Не то, что вы ожидали?
— Нет.
— Нет, — сказал Берни. — Сожалею. Все это такая грязь. Так что занимайтесь черным рынком.
— И все же я хотел бы повидаться с ней.
Берни кивнул:
— Может, она вам что-нибудь и скажет. Почему бы и нет. Я никогда не пойму этого.
— Нас тут не было. Мы не знаем, каково им было.
— У меня здесь была семья, — отрезал Берни. — Я знаю, чем это было для них.
Джейк оглянулся на тихую виллу за высокой колючей проволокой, от которой Берни бросало в дрожь.
— Что с ней будет?
— Тюрьма, — отрезал Берни. — Она женщина — ее не повесят. Пожалуй, это еще хуже — ей придется жить с этим.