Хосе Марти. Хроника жизни повстанца
Шрифт:
Произнося эти слова, я чувствую, как в моей груди пламенеет частица революционного огня нашего народа, огня, который может быть успокоен только потоком полных, немедленных и действительных свобод…
Гальвес плотно сжал губы. Теперь их совсем не было видно под черной щеточкой усов. Черт побери, можно подумать, что Марти приготовил эту речь заранее. И все слушают его, словно он новый мессия, смотрят в рот, будто он плюется золотом. Да, вместо пристойного банкета получается политическая стычка. Что ж, придется ответить. Но кто будет говорить? После Марти выступать нелегко. Говин — тот просто дрожит от испуга и злости.
А
— Если либеральная политика выбирает узкую и обходную дорогу вместо того, чтобы быть эхом желаний нашей исстрадавшейся родины, — нет, я не могу поднять тост за такую политику!
О событиях в кафе «Лувр» генерал-капитан Кубы Бланко, сменивший Кампоса на этом посту, знал уже через час. Он внимательно перечитывал записку Говина. Марти действительно позволил себе слишком многое. Вчера «наша нация», «наша родина», сегодня «поток полных, немедленных и действительных свобод», а завтра, как и десять лет назад, — «независимость или смерть». Да, это не Гальвес, который за депутатское жалованье готов твердить, что Куба «всегда верный Испании остров». Генерал вздохнул и откусил кончик сигары. Что-то слишком много говорят о Марти в прессе, да и фискалы подозревают, что он плетет заговор. Интересно бы самому послушать, как поет эта птичка.
Такая возможность представилась генерал-капитану Бланко на следующий же день. В лицее Гуанабакоа состоялось чествование кубинского композитора и скрипача Рафаэля Диаса Альбертини.
Карета генерала, эскортируемая верховыми адъютантами, проехала по узким улицам предместья, мимо низких выбеленных домов, покрытых каталонской черепицей, и старой церкви с круглыми окнами. У входа в колледж карету встретил Аскарате. Генерал-капитан пытается изображать друга кубинцев? Что же, пожалуйста… За вежливостью и церемонностью Аскарате пряталась тревога. Конечно, он предупредил Марти, чтобы тот выбирал выражения, но ведь известно, что стоит Хосе увлечься и…
Когда Бланко, неподвижно просидевший весь вечер в первом ряду, покидал колледж, к нему подскочил репортер:
— Ваше превосходительство, «Ла Дискусьон» очень просит: два слова о речи доктора Хосе Марти…
Бланко нахмурился, помолчал. Потом он вспомнил, что Кампос советовал заигрывать с прессой, и, зазвенев увешанной орденами грудью, доверительно склонился к репортеру:
— Мне не хотелось бы вспоминать то, что я услышал здесь сегодня. Я не могу понять, как мог доктор Марти говорить так в присутствии представителя испанского правительства. Мне кажется, мой друг, что Марти безумец…
Бланко смолк, и в это мгновение генерал победил в нем дипломата. Бланко выпрямился и жестко докончил фразу:
— И безумец опасный.
Вернувшись домой, Марти застал жену в слезах. Кармен прочла в газетах отчет о банкете в кафе «Лувр» и плакала весь вечер. Хосе не смог ее утешить. Кармен слово в слово повторяла доводы отца, который звал ее в Камагуэй, а зятю советовал подыскать себе солидное место с хорошим окладом.
Тщетно пытался Хосе говорить жене о свободе, о независимости своей страны, о страданиях кубинцев, о революции. Она отвечала, что тоже кубинка и тоже страдает, но как раз из-за революции.
— Ты что, не знаешь, что негры сожгли тростник отца! — почти кричала Кармен. — В Камагуэе после войны
Марти подошел к колыбели, склонился над сыном. Подумал: «А нос у него мой». Он молча обнял Кармен и поцеловал. Шаткое перемирие водворило в доме тишину. Анауак уступил мужу и отцу. Весной 1879 года Марти почти не произносил речей и много работал. Но его связь с революцией не прерывалась. И лето этого года стало для него, как и для других патриотов, горьким летом.
В трудных условиях Кубы, когда многие еще надеялись на испанские милости, недальновидность полковника Фрейре, настоявшего на размещении руководящего центра нового движения на острове, а не в эмиграции, оказалась роковой. Патриотов предали, Фрейре был арестован, испанцы захватили секретные планы и списки. Аресты в Орьенте — самой мятежной из всех провинций — начались прежде, чем туда дошли тревожные письма Агилеры, Хуана Гомеса и Марти. За решетку попали многие, и в их числе Кромбет и Родригес. Марти уцелел чудом. Полиция не узнала, кто скрывается под кличкой Анауак.
Провал Центрального клуба, который показал испанцам широту движения, насторожил генерал-капитана. Стоя у мраморного столика с моделью колумбовой каравеллы, Бланко смотрел на расстилавшуюся за окном гавань. Вечерело. Рыбаки поднимали паруса. Бланко нахмурился. Что-то будет, если каждая из сотен этих лодчонок привезет на Кубу хоть по одной винтовке!
— Еще раз предупреждаю вас об опасности сепаратистского движения. — Генерал-капитан обернулся к стоявшему у двери человеку в светло-сером сюртуке. — Если вам не хватает людей и средств — подайте рапорт. Для вашей работы мы не пожалеем ни того, ни другого…
И тайная полиция начала настоящую охоту за патриотами. Люди исчезали бесшумно и бесследно. Марти похудел. «Клиенты», приходившие в контору Вионди, приносили невеселые вести, да и дома он не знал спокойной минуты.
Все же ему, Агилере и Гомесу удалось кое-что сделать, и оружие снова начинало поступать, а уцелевшие революционные клубы заявили о признании Нью-Йоркского комитета своим главным руководящим центром.
В июне из Нью-Йорка прибыл новый посланец.
Руководители Революционного комитета официально сообщали, что председателем (делегадо) патриотической хунты в Гаване и, следовательно, полномочным представителем комитета на острове назначается Агилера. Субделегадо, его заместителем, назначался Марти.
Положение улучшалось, хотя и очень медленно. Оружие шло в основном из США, а полиция янки, по-видимому, предупрежденная послом Испании в Вашингтоне, проявляла невиданную бдительность. К Гомесу и Агилере приходили рыбаки и рассказывали, как порой им приходилось выбрасывать оружие в море, чтобы избежать ареста или расстрела североамериканскими канонерками.
Снова и снова собирали деньги кубинцы. Каждая доставленная на остров винтовка обходилась им в пять раз дороже ее действительной стоимости. И бывали дни, когда и Агилере, и Марти, и Гомесу трудности казались непреодолимыми. Особенно Марти и Хуану Гомесу. Ветераны не очень-то доверяли «зеленым новичкам». Людям, воевавшим вместе с Максимо Гомесом и Антонио Масео, хотелось снова идти в бой под их испытанным руководством.