Хождение по квадрату
Шрифт:
Обед был съеден в полной тишине, и мы погрузились в раздумья о последствиях и возможностях. Доведенный до помутнения рассудка сладким запахом лука, который жарился в масле и курином жире, я погрузился в образы прошлого — представил себе Бабу Хану в больших домашних тапочках, с сеткой на волосах и домашнем платье стоящей на кухне перед плитой и жарящей куриную печенку.
Я был таким романтиком. Интересно, может, Кэти тоже погрузилась в подобные воспоминания? Что бы на это сказал Фрейд? Наверное: «Передай мне черный хлеб и куриные шкварки».
— Чему вы смеетесь? — спросила она, когда я закончил нарезать свой кусок штруделя.
— Ничему, — солгал я.
Даже если бы я очень постарался, то и тогда я не смог
Решив, что двадцать долларов на рыло — сумма вполне достаточная для каждого, кто пожелает оказать Кэти помощь, я договорился с менеджером ресторана, чтобы он обналичил чек. Добиться этого в Нью-Йорк-Сити — примерно такой же подвиг, как находка святого Грааля и выигрыш в трехкарточный монте. [28] Помог мой полицейский жетон, но решили дело плакат и искренность Кэти. В качестве благодарности мы предложили менеджеру двадцатку. Он отказался и принялся приклеивать плакат с Патриком на дверь.
28
Трехкарточный монте — мексиканская карточная игра.
— Ненавижу банки, — сказала Кэти, когда мы двигались пешком к центру. — Они владеют нашими деньгами двадцать четыре часа в сутки, но доступ к ним ограничен шестью часами и пятью днями в неделю. Неправильно, что приходится умолять, чтобы вам отдали ваши же деньги.
— Кое-где в стране проводят эксперимент с автоматами, выдающими наличность, — сказал я ей. — Ограниченные часы работы банков хороши, чтобы управлять человеческими порывами. Позволить людям иметь доступ к своим деньгам в любое время — не слишком удачная мысль. Даже уравновешенные люди порой принимают очень глупые решения на полный желудок в три часа ночи. Я не думаю, что предоставление наличности в любое время принесет обществу пользу.
— Понимаю вашу мысль.
— Кроме того, плохие парни любят банковские автоматы. Количество уличных грабежей стремительно возрастет, а продажа наркотиков станет индустрией.
— Вы все еще рассуждаете как полицейский.
— Буду считать это комплиментом, — сказал я и снова ее поцеловал.
Расположенный за пределами Бродвея, ниже Канал-стрит, в той части Манхэттена, которая не очень отличалась от соседних с «У Пути» кварталов, «Грязный бар» был нашей третьей остановкой. Этот район все еще оставался торговым, и было непохоже, что он скоро превратится в богемный. Танцзал «Грязного бара», по сравнению со «Студией-54», все равно что ад в сравнении с Ватиканом: ни мишуры, ни неона, ни папарацци. Если бы не особи в черной коже, стоявшие на ступеньках перед зданием маленькой фабрики, вы бы могли и не заметить этого места.
Я показал свой жетон одному из вышибал в куртке мотоциклиста и попросил позвать кого-нибудь из администрации. Он что-то буркнул, обернулся, шепнул пару слов кому-то у себя за спиной. Появился невысокий стройный мужчина с ярко-пурпурным гребнем прически «ирокез», болезненно бледной кожей и черной губной помадой на губах. Его уши были утыканы кнопками, английскими булавками и бритвенными лезвиями, так что окажись он между двумя магнитами, его лицо растянулось бы в разные стороны. Усталые веки и опущенные уголки рта придавали ему, вопреки всему этому металлу и макияжу, скучающе-изысканный вид, более приличествующий французскому аристократу восемнадцатого века, чем панку-рокеру.
— Вы не можете пройти сюда по полицейскому значку, —
Шутка быстро становилась избитой.
— Я не собираюсь проникать внутрь, — сказал я, — мне необходимы всего две минуты вашего времени.
— Прошу вас! — Из-за моего плеча выглянула Кэти. — Пожалуйста.
— Хорошо. В любом случае мне необходим перерыв. Медведь, можешь недолго обойтись без меня? — сказал он вышибале и повернулся к нам: — Сюда.
Вышибала снял с крюка потертый бархатный канат, пропуская нас и еще нескольких людей из очереди внутрь. В плохо освещенном и убогом помещении пахло, как в уборной в ирландском баре в день Святого Патрика, но не так приятно. Музыка играла громко и быстро, текст песни, который я уловил, был мрачным, как и освещение. Некоторые танцоры — по большей части подростки, подпрыгивавшие, как на ходулях, — улыбались помимо своей воли. Трудно сохранять маску во время танцев.
«Аристократ» с прической индейца провел нас мимо окошечка кассы за решеткой по длинному коридору вверх на один лестничный пролет. Его кабинет был заклеен конвертами альбомов групп «Yes», «Pink Floyd», «The Moody Blues», «Emerson Lake and Palmer», «Jethro Tull», «The Strawbs», «Gentle Giant», «Genesis». О некоторых я даже ничего не слышал. Все они были исписаны нецензурными критическими замечаниями. Некоторые обложки были переработаны весьма остроумным способом: обложку группы «Days of Future Past» разрезали бритвой на тонкие полоски, которые потом склеили в абстрактные квадраты синего, желтого, черного, белого и красного цветов. От моего внимания не ускользнуло, что так же (или почти так же!) были оформлены стены комнаты Патрика Малоуни в общежитии.
— Подростковая музыка для белых мальчиков! — Маленький «аристократ» презрительно покачал головой, кладя сигарету в виниловую пластинку-пепельницу: ее нагрели и изогнули в форме створки раковины. — Претенциозная несостоятельная чушь.
— Через десять лет кто-нибудь скажет то же о группе «Sex Pistols», — вступилась за подростков Кэти.
— Через десять лет нас не будет, так какая разница?
Все это было слишком глубоко для меня. Я решил перейти к делу, пока кто-нибудь не заговорил о Камю или Ницше. Я дал ему несколько плакатов, спросил, сколько нужно экземпляров, чтобы передать всему персоналу, и поинтересовался, что мы можем сделать лично для него. Он отверг предложение движением руки, как будто стряхивал пепел с сигареты. Пока я излагал наши проблемы, его лицо выражало глубокую скуку, потом и вовсе застыло, как бетонное, но внезапно, по непонятной мне причине, просветлело.
— Знаете, вы кажетесь мне знакомым. Вы из Бруклина? — спросил он.
— Шипсхед-бэй, потом Линкольн.
— Ты шутишь! Знаешь Тони Палоне?
— Тони-Пони, лучший игрок второй базы в истории малой лиги Южного Хайвея? Не-а, — подмигнул я, — «никогда о нем не слышал». Кто, ты думаешь, ишачил на первой базе, ловя его броски?
— Я его младший кузен Ники.
Мы вспомнили старые времена и соседей, поговорили о том, как Тони поживает во Флориде, где у него строительная компания. Я старался не думать, что «Sex Pistols» и «Dead Kennedys» могли бы счесть разговор о бейсболе и Бруклине подростковой чушью для белых мальчиков.
— Не беспокойтесь о своем брате! — Он обнял Кэти за плечи, как близкую родственницу. — Если он где-нибудь поблизости, я об этом услышу. Мо, дай мне свой номер телефона. Я раздам деньги нужным людям, а потом скажу, сколько ты еще должен. Не унывайте.
Кэти поблагодарила его и спросила, где уборная.
Ники заколебался:
— Уборная в «Грязном баре» — это как Берлин до и после войны, — сказал он, — но только хуже.
Зов природы притупил ее здравый смысл.
— Если я замечу доктора Менгеле, то позову Симона Везенталя.