Хождение в Москву
Шрифт:
– Вот смотрите, - говорит Пилихин и показывает старый групповой снимок, сделанный в пору, когда Егор Жуков уже окончил учение. Фотографироваться пошли одевшись, как на праздник. Все в костюмах, под пиджаками жилетки. В центре, в кресле, сидит, облокотившись на ручки, Егор - он любил предводительствовать... Разве похож он на бедного родственника?
Вижу молодого, крепкого, широкоплечего парня, уже вполне городского. Костюм плотно облегает плечи. Наверное, это тот самый костюм, о котором писал Г. К. Жуков в мемуарах, подаренный по традиции хозяином после завершения учения. Смотрит молодой Жуков не мигая прямо в зрачок фотоаппарата. Рядом с ним стоит односельчанин, затем Александр Пилихин и самый младший, еще по виду мальчик,
– Как сложилась судьба Александра?
– В своей книге Георгий Константинович упоминал, что Александр уговаривал его, когда началась первая мировая, отправиться на фронт добровольцем. Брат и сбежал на фронт, откуда его привезли раненым. Когда началась гражданская война, Александр пошел добровольцем в Красную Армию и погиб под Царицыном. А я в те годы служил в московской милиции, разведчиком в 394-м пластунском полку.
От Георгия во время первой мировой войны и в гражданскую войну долго не было вестей. Жили мы по-прежнему в Брюсовском переулке. И только в 1924 году, как сейчас помню, в день похорон В. И. Ленина, он приезжает: решил посмотреть свой старый дом. И неожиданно для себя встречает меня.
– Ты жив?
– спрашивает с удивлением.
Я обрадовался, все думали, что Георгий погиб. С тех пор уже никогда не теряли друг друга. Приезжая в Москву, он, когда не имел в Москве квартиру, жил у нас в Брюсовском. Первая его московская квартира была в Сокольниках, у Матросской Тишины. Потом поселился в "доме правительства" на улице Серафимовича, во дворе, другой его дом, тоже известный - на улице Грановского, а последний - на набережной Шевченко.
Снова мы оказались с ним, когда началась Отечественная война. Я к тому времени окончил автотехникум, но работал шофером на легковой машине, поскольку заработок шофера был больше, чем у техника.
В Москву из отпуска приехал через неделю после 22 июня. Поехал в военкомат на служебной машине, там меня тут же и мобилизовали. Неожиданно появился адъютант Георгия Константиновича. И меня направили в его распоряжение. В тот же день выехали с ним на фронт, я как шофер. Сначала в Гжатск, оттуда в штаб Западного фронта, нашли его за Юхновом, в лесу. Добирался Георгий Константинович и на передний край, в штаб батальона. Не раз попадали под обстрел. В любой обстановке, под бомбежкой, артиллерийским огнем, оставался невозмутимым и, к счастью, неуязвимым. Возил я его в легковой машине "бьюик". Кроме того, следовали за нами две машины охраны. Однажды пронесся слух, что мы попали в окружение. Нужно наступать, а люди бегут. Кто куда. Жуков наперерез. Остановил всех.
– Михаил Михайлович, вот всякие легенды сочиняют про Жукова, что, мол, в сорок первом знаки различия срывал и расстреливал...
– Ничего такого я не видел. Из полковника делал солдата, под суд отдавал, это было.
3 сентября 1941 года попали под сильный артобстрел. Штаб находился в сарае, в мелколесье; едва Жуков и другие командиры успели из него выйти и перейти в укрытие, снаряд попал в угол сарая. Над головой висел, как на веревочке, самолет и корректировал сильный огонь. Жуков верил в судьбу, говорил, что, если суждено быть убитым, так убьет. При том артобстреле под Ельней меня и ранило в руку осколком снаряда. Узнав об этом, он сразу отправил в Москву, в госпиталь на Арбате. После выздоровления я возил его семью.
Последние девять лет жизни Георгия Константиновича я жил с ним на даче в Сосновке, у Рублевского шоссе. Теперь это Москва. В те годы он писал воспоминания.
Спрашиваю, как маршал это делал: диктовал ли, печатал на машинке или писал?
– Писал от руки.
Помню, к нему приезжали на дачу писатели Константин Симонов, Сергей Смирнов, бывал маршал Цеденбал, с ним он вместе воевал на Халхин-Голе...
В квартире Михаила Михайловича Пилихина многое напоминает о его двоюродном брате-маршале. Под стеклом - фотографии
– За Пилихиных, которые никогда меня не бросали и ничего не просили.
Вот что удалось узнать в дополнение к тому, что уже было рассказано в очерке "По следам Егора Жукова".
МОЙ СЫН ВЛАДИМИР ВЫСОЦКИЙ
@EPIGR8 = "Но родился, и жил я, и выжил
дом на Первой Мещанской, в конце..."
В. Высоцкий
В воспоминаниях о детстве совершенно не имеет значения, какой архитектуры был первый в нашей жизни дом: многоэтажный ли городской гигант или пригнувшийся к земле деревянный, с тремя окнами. И двор, даже самый неказистый, зажатый со всех сторон стенами, навсегда запомнится большим и дорогим, утопал ли он в зелени или клубился пылью, проветривался и освещался солнцем или стоял в тени. Точно так же не имеет никакого значения, какая была в нем квартира: отдельная, комфортабельная или коммунальная, без горячей воды и со множеством соседей. Последнее обстоятельство для ребенка даже радостнее: чем больше соседей, тем больше впечатлений, тем интереснее: каждый малому рад, к каждому можно зайти в гости...
Вот в такой коммунальной, типичной довоенной московской квартире на 1-й Мещанской, 126, в старом трехэтажном каменном доме, где до революции помещались меблированные комнаты "Наталис", принимавшие приезжих с соседнего, Виндавского (ныне Рижский) вокзала, пролетели первые восемь лет жизни Владимира Высоцкого, никогда не забывавшего этот свой первый - родной дом. О нем и его жильцах он не раз пел, сочинив "Балладу о детстве", где есть такие строчки: "Но родился, и жил я, и выжил - дом на Первой Мещанской, в конце..."
Бывшая 1-я Мещанская давно называется проспектом Мира, последние десятилетия по нынешний день застраивается новыми многоэтажными домами, придающими ей облик столичного проспекта. Конец его теперь не у вокзальной площади, а намного дальше, у Ярославского шоссе. А на месте старого трехэтажного дома на четной стороне у вокзальной площади стоит многоэтажный дом с башенным завершением, по мысли архитекторов играющий роль въездных ворот проспекта. На снимке, сделанном после войны известным московским фотожурналистом Грановским и напечатанном в газетах, этот дом, точнее, его первая секция видна еще стоящей рядом со старым домом, в виде буквы Г, часть которого вдавалась во двор. В середине 50-х годов выходившие на проспект стены старого дома снесли и продлили на их земле дом-ворота. Дворовая часть здания осталась как была. Поэтому сегодня рассматривать то, что существовало прежде, можно только на старых фотографиях, в таких альбомах, как у Нины Максимовны Высоцкой - матери поэта.
Сына она принесла домой на руках с соседней, 3-й Мещанской, из родильного дома, где он появился на свет без двадцати десять утра 25 января 1938 года. Почитатели таланта поэта сфотографировали существующий по сей день больничный корпус, где родился Владимир Высоцкий.
Ни отец Нины Максимовны, Максим Иванович Серегин, швейцар московской гостиницы (служил он долго в бывшем "Балчуге" и "Новомосковской", до недавних дней "Бухарест"), ни ее мать, Евдокия Андреевна Синотова, всю жизнь воспитывавшая детей (вырастила пятерых), не дожили до рождения внука. Дед по матери - из села Огарева Тульской губернии - приехал в Москву мальчиком в 14 лет, подносил чемоданы, потом стал швейцаром. Бабушка родом из Подмосковья, из деревни Утицы, расположенной у Бородинского поля, где произошла знаменитая битва с французами в 1812 году. Радоваться внуку мог только молодой тогда дед Владимир Высоцкий, отец мужа, известный среди парфюмеров специалист, имевший три образования - химика, экономиста и юриста...