Хозяин берега
Шрифт:
— По существу, нет.
— Вы должны знать его жену. Точнее, бывшую его жену. Она судмедэксперт… Мурадова.
— Дина?!
— Да. Толковый специалист, красивая женщина… Сувалдин включил магнитофон. Лайма Вайкуле и Валерий Леонтьев тотчас откликнулись модным шлягером: «А вы вдвоём, но не со мною…»
Сувалдин достал платок, вытер лицо.
— Как вы думаете, может ли заповедник назначить вознаграждение тем, кто обеспечит сохранность птиц? А? У нас с женой нашлись бы свои сбережения…
— Как-то не принято, — сказал я, думая о другом.
— Я
Несколько лебедей замечательной красоты плыли к нам по аквамариновой воде.
— Птицы эти были больны, — объяснил Сувалдин. — Ослабели, поэтому вовремя не улетели. Теперь обречены на гибель… Закон жизни: кто вовремя не улетел, тот погибает…
Он замолчал, и до самого города мы больше не разговаривали.
Я вышел на перекрёстке, неподалёку от прокуратуры, перешагнул тяжёлую чугунную цепь, отделявшую проезжую часть от тротуара. Кто-то поздоровался со мной, я рассеянно кивнул. Набрал номер судебно-медицинской экспертизы и услышал голос Анны.
— Мурадрва… Я помолчал.
— Алло! — сказала Анна. — Вас не слышно…
Она хотела повесить трубку, но вдруг замолчала. Была хорошая слышимость — очень близко я ощутил её глубокое, сдерживаемое дыхание. Так же, видимо, внимала она моему. Вдруг снова прозвучал её голос.
— Позвоните мне вечером. А лучше — просто приезжайте. Адрес есть в вашем справочнике…
Ещё в коридоре услышал из приёмной громкий голос Цаххана Алиева.
Начальник рыбинспекции возмущённо рассказывал моему помощнику и Гезель:
— …Сидят передо мной в автобусе в обнимку и целуются… Бала флегматично задал вопрос:
— Ну и что такого?
— Как «что такого»? — возмутился начальник рыбинспекции. — Неприлично это. Порядочная девушка не даст себя целовать в автобусе.
Гезель, поглаживая свой большой живот и тихо усмехаясь, заметила:
— У вас, Цаххан Магомедович, не очень современные взгляды. Кому они мешают, если целуются в автобусе?
— Как «кому мешают»? Женщина, подумай, что ты говоришь? Это ж до чего угодно они так могут дойти. Ну хорошо ещё, если бы был лёгкий братский поцелуй — ладно, пускай. А взасос? Это мыслимо ли раньше было?
Бала со смехом заметил:
— А откуда вы знаете, как раньше-то было?
Алиев не успел ответить, потому что заметил меня в дверях, махнул на своих оппонентов рукой и сказал мне сочувствующе:
— Ох, тяжело вам будет, Игорь Николаевич, с таким штатом работать… Люди уже в автобусах целуются — а им «ну и что!».
Может, целомудрие Цаххана особенно оскорблялось тем, что молодые люди целовались не в обычном рейсовом автобусе, а в бывшем похоронном?
— Вам звонили… — доложила Гезель. — Жена. Потом из обкома. Ещё прокурор бассейна. Он уже второй раз звонит. Я сказала, что вы скоро будете.
Я пожалел, что звонок из обкома меня не застал. Там не любили, когда нужного человека не оказывалось на месте. И никогда не звонили зря. Прокурору бассейна я ещё мог что-то объяснить, как, впрочем, и жене.
— Есть чай. — Гезель включила свет, было
— Точно, — Бала кивнул.
Внизу послышался шум машины. Мы вышли на балкон. Приехал начальник милиции. Потому, как он поднял глаза на окна, я понял, что он зайдёт в прокуратуру.
Так и было.
В коридоре послышались шаги.
— Это Эдуард Гусейнович, — предупредил Бала.
Он удивительно робел перед ним. Для меня же Эдик Агаев по-прежнему оставался одним из парней моего детства. Эдик куда-то собирался — на нём был новый, с иголочки, костюм из какой-то блестящей, не виданной мною доселе ткани.
— Сувалдин не проявил достаточной распорядительности. В сажевый комбинат полез, а у себя под носом не заметил…
— В конфликте с Кудреватых Агаев безоговорочно поддержал местное начальство.
— Кто мог это сделать?
— Трудно сказать. Мог и кто-то из работавших раньше в заповеднике. Как администратор Сувалдин — пустое место… Ему качкалдаки дороже людей. Чуть что — «уволить»! Я приказал проверить всех, кто был обижен директором. Таких там несколько.
Вслед за Агаевым в кабинете появился Бураков. Он был как-то особенно пузат и спокоен.
— Я позвонил на тот берег… — начал он. — Они допросят команду парома — может, кто-нибудь что-то знает. Обойдут каюты, трюм — мог остаться запах карбида или сам химикат.
— Он достал платок, тщательно продул нос. — Когда паром вернётся, произведём повторный осмотр.
Бураков был, несомненно, профессионалом в своём деле, хотя я по-прежнему считал, что чиновничьи игры — не занятие для людей медвежьей породы. Они здоровеют от мешков с цементом, которые шутя снимают с машины и кладут на транспортёр, а от невесомых, покрытых каракулями бумажных страниц у них повышается давление и барахлит сердце, которое они стайной тоской по прошлому именуют мотором. Я слышал отдышку, которую Бураков тщательно маскировал, и вспомнил, как однажды видел стопку книг, купленных Бураковым. Все были издания Академии наук в тяжёлых дорогих переплётах — Светоний, Эразм Роттердамский, Платон… «Пойду на пенсию — буду читать…» — пояснил заместитель Агаева, убирая литературу в сейф.
— Несколько человек я послал на пристань, — продолжал Бураков. — Там постоянно люди с того берега. Могли быть в курсе — видели что-то либо слышали. Я думаю — это дело несовершеннолетних. У них это вроде лабораторных занятий… Опыты!
Я не стал его разочаровывать: «Лабораторный опыт отличается тем, что за ним нужно наблюдать! А что увидишь за бортом парома! Ночью!..»
Милиция всегда преуменьшает степень преступления, пока не удаётся найти виновных, когда же преступники попадают ей в руки — важность и общественный резонанс сразу же на порядок возрастают.