Хозяин дракона
Шрифт:
К декабрю слух о нас добирается до Звенигорода, и город мгновенно восстает. Нам сообщает это гонец, разыскавший лагерь. Гонец двое суток в седле, лицо его почернело от мороза, в бороде и усах – сосульки, но он рад, что отыскал лагерь.
– Ждут тебя, княже! – говорит, валясь в ноги. – Колоколами встретят!
Малыга, расспросив гонца, приходит в избу.
– Надо выступать! – говорит решительно.
Ватага встречает его слова радостными криками, но Малыга мрачен, как и я. Мы не готовы к рати. У нас только сотня в броне и при полном оружии, да и в той две трети – новики. В стычке с княжьей конницей разменяем двоих против одного. На смердов лучше не рассчитывать: неумелые, бездоспешные – их высекут, как в поле траву. Наша главная сила – смоки, но они
В поход отправляется конная сотня, смерды остаются без охраны. Если их обнаружат… Думать об этом не хочется. Звенигород важнее. Там вдесятеро больше людей, а восставший город – кость в горле Володька. Зима – самое время для войны: реки стоят, лед – отменная дорога. Несколько суток – и Володько у стен. Нам надо опередить, и мы поспеваем…
Гонец не обманул: ворота Звенигорода – настежь, колокола звенят. Сотня влетает в город и замирает на площади. Та полна народу. Люди вооружены: топоры, копья, ножи, дубины… Перед толпой – коленопреклоненные бояре. Эти без оружия, у каждого на шее – веревочная петля.
– Суди их, княже! – выступает вперед мужик в кожухе. Лицо знакомое. – Они присягали Володьку!
Гадкое дело, но необходимое. Толпа ждет. Бояре смотрят снизу вверх. Лица хмурые, но страха нет. Интересно…
– Кто из них, – указываю рукой, – повинен в казнях, лихоимстве и прочих обидах? Кто утеснял люд?
– Этих нет, – бурчит предводитель восставших, и я наконец узнаю его. Старшина с Гончарной улицы.
– А где ж они?
– По стенам развесили, – поясняет старшина. – В первый же день.
От гонца я знаю: в Звенигороде бесчинствовали пришлые, свои не замешаны. Вот и славно: своих казнить тяжко.
– Снимите с них веревки!
В толпе – шум, но ропота нет. Оно и понятно: если сразу не убили… Бояре – они тоже подневольные. Не присягнули б Володьку, висели бы в петле…
Повеление выполняют незамедлительно. Бояре встают, старший подходит ближе. Лицо его в шрамах, борода седая. Кланяется.
– Возьмешь к себе, княже?
Остальные тоже сгибаются.
– Володько, если поймает, шкуру с вас сдерет! – говорю седому. – Петлей не отделаешься!
– Пусть дерет! – машет рукой седобородый. – Мочи нет терпеть! Дерьмо галицкое! Лучше на стене сохнуть!..
Остальные дружным гомоном подтверждают слова старика. Гляжу на Малыгу, тот кивает. Полтора десятка бояр – солидная добавка к войску. К тому же это не новики, к мечу приучены с детства. Сами бояре – это не все. За каждым – десяток добрых воев в броне и на конях…
– Беру! – говорю решительно. – Назначаю тебя сотником!
Старый боярин кланяется, остальные, похоже, довольны.
– Жмудом меня зовут, – говорит седой, – не сомневайся, княже, отслужим! Живот нам Володько не дарует, биться будем насмерть.
Киваю.
– Вот еще… – мнется Жмуд. – Ты не серчай, княже… У тех, кого повесили, жены с детьми остались. Чернь хотела их потоптать, но мы отбили. Уговорили суда твоего ждать. В порубе они…
Площадь затихает. Удружил, сотник! Как быть? Одно дело – казнить пришлых, к тому же виновных, но детей? Георгий советовал врагов не щадить, но я не могу приказать. Не могу – и все! Пусть даже Звенигород возропщет…
– Какая на них вина? – Я смотрю на старейшину гончаров. За ним толпа, как он скажет, так и будет. – Кроме того, что родичи?
Гончар пожимает плечами.
– Тогда достаньте их из поруба, бросьте в сани и отправьте в Галич! Дайте в дорогу корма и теплую одежу. Не то померзнут…
Удивительно, но толпа не возмущается. После восстания прошло пять дней, остыли. Жмуд – молодец, спас детей. Повеление бегут исполнять, мы шагаем в церковь. Взъерошенный и слегка испуганный поп служит благодарственный молебен, бояре целуют мне крест. Выйдя на паперть, вижу цепочку саней, заполненных женщинами и детьми. Дети жмутся
Неожиданно история получает продолжение. По всей Галичине разносится весть: молодой князь милостив, зря головы не сечет. В Звенигород один за другим прибывают городские посадники. Слезают с коней, кланяются в ноги, преподносят дары, после чего просят взять под свою руку. К Сретенью почти все Галицкое княжество отпадает от Володька. Это, однако, мало что значит. Володько по-прежнему в Галиче, с ним – многочисленная дружина. Ее одной хватит, чтоб прихлопнуть нас, как котят. У Звенигорода крепкие стены, но мало защитников. На каждого моего дружинника у Володька – пять. Помощь не придет. Посадники, перешедшие на мою сторону, затворились в городах и ждут, чем дело кончится.
Звенигород настороже. Во все стороны высылаются конные разъезды, жители посадов перебрались в город. Стены их домов политы смолой – осталось поднести факел. Посад непременно нужно сжечь. Дни и ночи стоят морозные, нельзя позволить вражескому войску ночевать в тепле. Пусть в снегу кукуют.
Спим вполглаза. Малыга весь иссох, да и я, наверное, выгляжу не лучше. Оляна хмурится, подавая на стол. Она с братом тоже в Звенигороде. Олята подрос и раздался в плечах, это уже воин, а не отрок. Оляна ему по плечо, и, глядя со стороны, не скажешь, что они брат с сестрой – настолько не похожи. Сестричка в ватаге освоилась. Покрикивает на братьев, спорит с Малыгой, даже на меня ворчит. Ей все сходит с рук. Ватага Оляну обожает. История, как отроковица зарезала насильника-сотника, рассказана и пересказана, но пользуется неизменным успехом. В этом мире, чтоб заслужить уважение, надо кого-то убить, желательно умело. Ватага в очередной раз просит Оляну показать. На роль зарезанного Балши избирают меня. Оляна говорит: мы одинакового роста. Не знаю, по-моему, Балша был ниже. Сестричка достает ножик и становится на изготовку. В момент убийства она была без одежды, ватага не прочь это увидеть, но я запрещаю. Здесь вам не стриптиз! Оляна сбрасывает поневу, остается в одной рубахе и ловким прыжком повисает на мне. От нее вкусно пахнет здоровым девичьим телом. По легенде, Балша Оляну целовал, и сестричка пытается это воспроизвести. Решительно пресекаю: нечего тут! В наказание получаю рукоятью засапожника в шею – аж искры из глаз! Крякаю от боли, ватага покатывается. Оляна продолжает на мне висеть, обнимая руками и ногами. Замечаю, что те из ватаги, кто помоложе, с интересом разглядывают ноги сестрички – они обнажились в показе. Ножки у Оляны белые и аппетитные. Вот жеребцы! Незаметно от Оляны кажу похотливцам кулак. В ответ – ухмылки и успокаивающие жесты: не переживай, брате, не претендуем…
Оляна у нас вроде ротного старшины, как определил бы дядя Саша. Старшина из нее дотошный и въедливый. Оляна следит, чтоб мы вовремя ели, чтоб одежа и сапоги пребывали в исправности, чтоб кони были досмотрены… В княжьих хоромах она распоряжается властно, как некогда в Волчьем Логе, и ей не перечат. Челядь глядит с удивлением, но подчиняется. Пусть командует, это ненадолго. Как сойдет снег, отправлю ее к смоку. Дотянуть бы! Георгий учил: порою бездействие важней действия. Сейчас как раз такой случай: время работает на нас. Чем позже явится Володько, тем хуже для него. Боевой дух войска в любом времени определяет победу, а дружина в Галиче ропщет. На дружинников смотрят, как на врагов. Калом не забрасывают, но это пока. Я знаю это от галичан: они бегут в Звенигород. Соседи Володька не помогут: право на моей стороне. Звенигородский стол принадлежит сыну Петра, это Володько захватчик. Родной Иван или приемный, неважно: Петр его признал, это главное. Святослав Володьку войско не даст: у самого положение неустойчивое. Память о Лысой Горе свежа, погибших до конца не оплакали, как снова воевать? За кого? Придурка из Галича?.. У Володька единственная возможность изменить ситуацию: решительным ударом покончить с изгоем. Только быстро не получится: мы за стенами. Звенигород будет стоять насмерть: терять ему нечего. Володько это наверняка понимает.