Хозяин Океана
Шрифт:
— Не смешите меня, благородный месьор, — возразил ему другой уроженец Зингары, граф Ильескас. — Всем давно известно, что ваш род происходит из пелешти, а это — не лучшая рекомендация. Гонзало, безусловно, мошенник, посему нам нужен некто, сведущий в морском деле. Пусть это и прозвучит самонадеянно, но я с юношеских лет принимал участие в морских походах и поныне не изменяю сей традиции.
— Да, но, к сожалению, ваши юношеские годы ныне весьма далеко в прошлом, — оспорил претензии графа молодой и горячий Дюгарри, зингарец аквилонского происхождения.
Граф и вправду походил
— Не спорю, ваш буйный и скверный нрав известен всем. — Месьор Сибилио, высокий и плотный, обладатель роскошной окладистой серебряной бороды и золотой перевязи, начал торги. Говорил он крайне солидно, густым баритоном, и всем видом являл, казалось, образец зингарской чести и достоинства, кои в большей степени проявлялись разве только у Норонья. Впрочем, секрет золотой перевязи был прост: месьор занимался ростовщичеством, а при дворе имел скромную должность пажа.
Корабль должен взять под команду человек солидный, заслуженный и известный, не слишком молодой и не старец, но зрелый муж, — убедительно — как ему думалось — вещал Сибилио.
— Ваши-то делишки известны всем, это не великая тайна, — дерзко отвечал Дюгарри, теребя шикарный черный ус и сверкая черным жемчугом глаз.
— Молодой месьор чересчур дерзок, — прогудел Сибилио. — Разве может благородный месьор командовать королевским судном, поколе он столь невоздержан на язык? — апеллировал к собранию Сибилио.
— Лучше уж быть невоздержанным на язык, чем воздерживаться от честности, — отпарировал Дюгарри, изящно запахиваясь в алый плащ, демонстрируя тем самым свою отчужденность от Сибилио и ему подобных.
— Месьоры, спор наш принимает странный оборот, — воззвал к разошедшимся месьорам герцог Вильяс. — Зачем же не хотите вы, отбросив пред ликом превеликой опасности личные счеты, принять взвешенное с точки зрения логики здравое решение?
— Покуда старые ощипанные фазаны будут занимать лучшие места, нам не добиться ничего! — запальчиво заявил в ответ Дюгарри.
Граф Ильескас отнес это общее место на свой счет и доказал наличие у себя патриотических чувств.
— Все беды начались с тех пор, как ко двору стали допускать безродных иноземцев, — заметил он, явно намекая на аквилонское происхождение Дюгарри.
Аквилонцы и аргосцы, до того не вступавшие в спор хозяев, восприняли эти слова как вызов. Барон Полагмар был силен, но он вряд ли сразу осознал бы всю горечь подобного оскорбления, а вот боссонский барон Мийо, не отличавшийся подобной крепостью мускулов и умением обращаться с топором и рогатиной, зато сносно владеющий ламирой и красноречием, момента не упустил.
— Ваша родовитость, граф, нимало от сего не пострадала, — заметил он на последнюю реплику Ильескаса, — а вот свежей крови в вашей соленой водице явно не хватало.
Почувствовав
— Море само знает, кто более ему угоден. — Его неприятный, резкий, похожий на крик буревестника голос перекрыл все прочие возгласы готовых уже к потасовке придворных. Вьялли был высок, стрижен коротко и внешность имел совершенно пиратскую. Если бы не изысканный тонкий стиль одежды и умело подобранные дорогие украшения, ни один язык не рискнул бы назвать его месьором.
Итак, искомые слова были сказаны. Начатый королями за закрытыми дверями спор за морские просторы спустился сюда, в приемный зал, где собрались просители и холуи. Счастье, что встречались здесь и такие, кто просто служил.
В мачту ударила первая пиктская стрела. Была она черная, с кроваво-красной полосой вдоль древка. Перья из крыла какой-то черной птицы были приклеены к хвосту. Наконечник был из зуба крупного и, должно быть, страшного зверя. Стрелу пустил могучий воин: крепкий бук мачты был пробит не менее чем на три дюйма. Вызов был брошен.
Высокий Вьялли один только и мог дотянуться до застрявшей стрелы. Несмотря на внешность, рука у Вьялли была белая и холеная. Кисть аргосца напряглась, и длинные сильные пальцы, обхватив древко, потащили стрелу обратно, словно гвоздь. Разъятое звериным клыком дерево заскрипело и выпустило черное древко. Вьялли осмотрел стрелу, провел перстом по черному ее телу.
— Это не краска, — объявил он. — Это кровь. И, скорее всего, человечья. Насколько я знаю пиктов, они идут мстить.
— Мстить? За кого? — раздались вопросы без ответов.
На какой-то момент Вьялли удалось привлечь всеобщее внимание, и, пожелай он взять командование на себя, это могло бы у него легко получиться. Но градоначальник Вальбузо лишь усмехнулся криво и просто, даже с оттенком презрения, отвечал:
— Не знаю. Должно быть, им не слишком нравятся обводы сего корабля. А может быть, потеряли того, кто ныне набирает в бочонки воду.
Произнеся это, Вьялли застыл как изваяние, со стрелой в руке, глядя поверх голов на море, где словно стая акул резали хищными тупыми мордами мелкие волны пиктские челны. Их было не меньше сотни, а то и больше, и они настигали «Полночную звезду».
Но остальные придворные не поняли, куда смотрел аргосец. От подобных наглых слов оторопел поначалу даже Дюгарри, но заминка длилась недолго. Зингарцы оскорбились за корабль, аквилонцы — за короля. Заговорили все сразу, и никто не хотел слушать другого. А пиктские стрелы, пусть больше и не было столь далеких и метких выстрелов, уже царапали обшивку судна и стукались о щиты выстроившихся на корме гвардейцев. Конечно, костяной наконечник не мог пробить броню или щит, но те, кто хоть немного знал о пиктах, понимали, что почти в каждом клане найдутся стрелы и с металлическим — медным или бронзовым — жалом, а то и с железным. Таких стрел встречалось немного, но они были, и пикты их берегли, чтобы бить, когда подойдут поближе, наверняка.