Хозяин Океана
Шрифт:
Месьоры продолжали самозабвенный и бесполезный спор. Несмотря на рост, Вьялли как-то потерялся из вида. Выбравшись из плотной кучи собравшихся под мачтой, Вьялли призвал оруженосца и стал облачаться к бою под прикрытием надстройки.
Благородные месьоры, не последовав этому безусловно достойному примеру, продолжали осыпать друг друга плохо завуалированными оскорблениями. Даже дамы, поняв, что защиты от мужчин им не дождаться, послушались советов Гвидо, коего, как самого импозантного и наиболее опрятно выглядевшего среди моряков, Гонзало отрядил для исполнения подобной миссии.
Гвидо бойко умел чесать языком со служанками в тавернах Мессантии, однако перед
Гвидо был сколь возможно учтив, и, похоже, ему удалось растолковать девушке всю серьезность положения более чем доходчиво, поелику камеристка, мигом раздумав спускаться в трюм, стрелой кинулась обратно.
Скорее резвые движения девушки, нежели довольно бестолковая ее трескотня, привели наконец придворных красоток и купеческих дочек к осознанию суровой реальности. Вновь поднялся визг, как паруса захлопали юбки, посыпалась пудра, поплыл, растворяясь в соленом воздухе, аромат духов и резкий запах притирок, помогающих при обмороке. Замелькали покрывала, накидки и плащи, и вся процессия с шумом и помпой двинулась вниз. Дабы не произошло излишней сутолоки и паники, Гонзало приказал Фрашку и еще двоим матросам в придачу помочь женщинам, ибо благородные месьоры продолжали судачить о своих правах.
Едва только прекрасные дамы оказались в относительной безопасности, Гонзало наконец позволил себе как следует выругаться в адрес пиктов, которые повылезли невесть откуда как муравьи, на команду, которая, как обычно, еле-еле шевелилась, на придворных куриц, которых понесло в бездну морскую, и, конечно, на высокородных идиотов, никак не могущих выяснить, кого пикты первым вздернут на рее как командира. Одни лишь военные заслужили одобрение Гонзало. «Да, регулярная армия — это нечто особенное», — подумал старый моряк.
И в этот миг галдеж прервал незнакомый и не слышанный дотоле над палубой голос:
— Остановитесь, безумные! Лик Митры смотрит на вас и зрит гордыню непомерную вашу!
Голос был сильный, глубокий, чистый и торжественный, даже величественный и принадлежал, безусловно человеку немолодому и уж точно представителю митраистского культа. И действительно, тот самый благообразный старец, приметивший, как Хорса и Тэн И забрались в трюм, стоял теперь на трапе, ведшем на кормовую надстройку. Глаза его горели праведным гневом, десница с длинными белыми перстами была воздета к небесам, прилежно расчесанная прежде борода разметалась ныне на тонкие, волнуемые ветром пряди. Потрясая посохом, кой в левой руке держал, жрец рек, пиктскими стрелами не смущаясь.
— Что делаете вы? Ужели невнятно явлен вам гнев божий? Ужели то, что оказались вы в гиблом месте сем, нимало не вразумило вас? Ужели то, что в годину испытаний бог удалил от вас короля и с ним храбрейших и сильнейших спутников ваших, не отверзло очи вам? И ужели явление из чащ и дебрей сих далеких орды нелюдей, хищникам серым подобной,
Проповедь — а это, несомненно, была проповедь — оказалась краткой, но пламенной и проникновенной. Старец стоял, воздев десницу и подъемля левую руку с посохом, а только что исступленно спорившие с пеной у рта, с налитыми кровью глазами, как у разъяренных быков, месьоры умолкли наконец.
Митраистское духовенство пользовалось у всех непререкаемым авторитетом. Жрецы светлого бога крайне неохотно вмешивались в светскую жизнь, справедливо полагая, согласно канонам своей веры, что безгрешная и праведная жизнь, сиречь деяния, есть предмет заботы каждого человека — на то и дана ему Митрой свобода воли. Что же касается всего прочего, то об этом Митра порадеет лучше всякого человеческого существа. Сами жрецы вели существование, лишенное излишеств и полное лишений, но истинно праведное и, главное, правдивое, открытое взорам всех, в отличие от жрецов Сета, делавших из любой мелочи страшную тайну.
Конечно, у митраистов были и мистерии, и чудеса, и круги посвящения, и таинства, но все это было радостным, мироприятным, и для того чтобы достичь этой радости или какого-либо знания жаждущим не надо было отказываться от чего-либо действительно дорогого и естественного. То есть не надо было забывать о том, что такое любовь, жалость, милосердие, сочувствие, дружба, родина, наконец.
Разумеется, плотские утехи вставшему на путь достижения света приходилось оставить в прошлом, но взамен предлагалось нечто иное, в своем роде не менее ценное и вполне ощутимое, а не то пугающее и обманчивое, куда звали служители Великого Змея.
Естественно, что митраисты заслужили великое уважение как среди черни, так и у публики знатной и состоятельной. Чувствуя в жрецах Митры людей несколько странных и даже своего рода одержимых, но, несомненно, сильных духом и истовых в своей вере, преисполненных неподдельного благочестия, у них вольно или невольно искали духовного приюта или совета. И находили, если, конечно, действительно хотели найти, и даже не сразу забывали внушенное и услышанное, и руководствовались понятым. Свет митраизма был разлит по всей Хайбории и даже проникал за ее пределы. И восприняли его не только хайборийцы, но и те народы, что жили на континенте до их прихода, и иные, обитавшие в хайборийском пограничье.
Вот и на сей раз пожар бессмысленного спора был мгновенно потушен, словно бы с небес обрушился благодатный очистительный ливень. Доблестные государственные мужи стояли, не совсем понимая, о чем они только что столь страстно спорили.
— Не настало ли время нам, благородные месьоры, взяться за оружие и отразить этих обезумевших исчадий сих ужасных дебрей? — внезапно изрек Дюгарри, длань возложив на дорогой, золотом инкрустированный эфес меча.
— Не вижу к тому ни малейших препон, доблестный месьор, — поддержал его герцог зингарский Вильяс.