Хозяин Океана
Шрифт:
— Нет, конечно, — как само собой разумеющееся заявил Ллейр. — Сага пишется вовсе не для того чтобы…
— Вечно у вас так, — посетовал Конан, опять прерывая повествование. — Что ни сага, то говорит не о том, что нужно, а если начнешь расспрашивать, то получается и того хуже, потому что, оказывается, и сочинялась она не для того, и не о том, и неизвестно когда, и вовсе не тем, кому ее приписывают…
— Не стоит так огорчаться, — подал наконец голос притихший было Ойсин. — Я знаю фарватер.
— Не хочешь ли ты сказать, Ойсин, что Блуждающий Остров таскает за
— Разумеется, как и всякий приличный остров, — невозмутимо отвечал Ойсин.
— Так ты что, был здесь? — снова озадачился Ллейр. — Почему же ранее я об этом ничего не слышал?
— Нет, я здесь не был ни разу, — спокойно продолжал Ойсин, перебираясь к рулю и мягко ототстраняя товарища.
— Ну и откуда же ты помнишь фарватер? — усмехнулся киммериец. — Или о нем написано в другой саге?
— Нет, не написано, — хладнокровно проговорил жрец-воитель. — Через четверть лиги, если я не ошибаюсь, появится гряда рифов, и нам следует взять немного к северу, на северо-северо-запад, дабы войти в проход.
— Посмотрим, — сдержанно проворчал Конан. Спорить с Ойсином было бесполезно — он принадлежал к той же породе книжников, что и Евсевий. — И я надеюсь, что ты не ошибаешься.
Ветер гнал легкую карру, надувая парус точно грудь силача, и вскоре расстояние, названное Ойсином, было преодолено. Над водой справа по борту торчал, будто голова крокодила, черно-зеленый от водорослей камень. Более никаких свидетельств наличия рифа на поверхности не было, но опытный глаз моряка не мог обмануться: и Конан, и Ллейр заметили по цвету и характеру волн, что справа и слева по борту широкой — в пять локтей — стеной скрываются на небольшой глубине, такой, что даже карра вполне могла зацепиться дном, острые и твердые клыки рифов. А ширина прохода не превышала десяти локтей.
— Вот это да! — только и нашелся сказать Конан. — Так откуда же ты знаешь фарватер, Ойсин?
— Иногда следует читать не только книги, но и те знаки, что они оставляют, — не без гордости произнес Ойсин загадочную фразу. Особенно непонятной она оказалась для Конана.
— Я читаю плохо, — не стесняясь, но и не хвалясь, отвечал Конан. — А писать умею только свое имя да еще «немного небесполезных слов», как говорит Хорса. Мне как-то все не до книг, тем паче не до их следов. Ты скажи яснее: это магические знаки?
— Нет, вовсе нет, — покачал головой Ойсин. — Просто жители наших островов, как ты, наверное, заметил, — подмигнул он Конану, — все немного сумасшедшие. Когда находишься среди людей и, гм… всяких прочих, кто работает с книгами, пишет книги, читает книги, хранит книги, живет книгами, среди книг и ради книг, приходится иной раз видеть, как книга перерастает самое себя, и дабы постичь то, что должно было бы отыскаться в книге, следует искать искомый текст в проявлениях деятельности этих людей и, гм…
— Всяких прочих, — подхватил Конан. — Все равно ничего не понятно. Можно попроще?
— Попытаюсь, — кивнул Ойсин. Он и сам старался придать неясным своим соображениям более определенную форму. — Дело в том, что некто посчитал путь на
— Стигийцы в таких случаях поступили бы просто: доверили бы секрет демону, да и дело с концом, — пояснил король. — Хотя они тоже книгочеи, вроде бы.
— Да, это было бы, конечно, проще простого, — пробормотал Ойсин, наклоняясь якобы затем, чтобы поправить обувь, а на деле пряча улыбку. — Но на Островах считают большим грехом общаться с демонами…
— И у нас тоже, — энергично поддержал Ойсина киммериец.
— А потому, — продолжил Ойсин, — иной раз полезно посмотреть на жизнь таких людей и на все, что они делают и творят, как на рукопись, поелику и основу деяний своих они черпают из рукописей.
— То есть… — Конан не мог обойтись без наводящих вопросов, иначе Ойсин завел бы разговор в такие дебри учености, что, пожалуй, и Евсевий сгинул бы в них вместе со всеми Палатами Мудрости. — То есть, если такой островитянин построил башню для наблюдений за светилами или, наоборот, проломил череп своему соседу, то все это неспроста, а потому, что он прочитал какую-нибудь ученую рукопись. А остальные вспоминают, где и когда они про это прочли, будто не расследуют преступление, а силятся разобрать тайнопись и получают от сего несказанное удовольствие, ровно как от приглянувшейся книги. А едва вспомнят, тут же рассказывают тем, кто не прочел, чтобы те не мучились слишком. А потом собираются где-нибудь вроде тех же Палат Мудрости и соображают, хороша была та рукопись или дурна, и не стоит ли написать еще одну, вдобавок к первой. Так?
— Наподобие, — закашлялся Ойсин. Приведенный киммерийцем пример был весьма наглядной иллюстрацией к построенной жрецом философии, и Ойсину немедленно захотелось показать, что прочтение произведений ученых мужей прошлого и современности не всегда ведет к столь недвусмысленным поступкам.
— Например, вот как я дознался, что проход в гряде рифов точно здесь, — приступил к объяснению Ойсин…
— Посмотрим-посмотрим! — подначил приятеля Ллейр.
— Знаешь ли ты храм с библиотекой на острове Семи Городов? — спросил его жрец.
— Кто же не знает о нем! — воскликнул Ллейр. — Вот уж превеликое вместилище книг! Только проникнуть туда затруднительно, а уж найти что-либо в его списках, кои составлял или величайший из мудрецов давних времен, или сумасшедший, — занятие и вовсе пустое и безнадежное! А книжники? Про них говорят, что это отнюдь не те, кто призван нести слово истины, но будто псы цепные, хранящие брошенную кость! Легче уговорить стражей Стеклянной Башни отворить врата, чем тех гордецов упросить отыскать нужное сочинение! А сам механизм этой махины? Я слышал, что там можно заплутать, как в лабиринте, и некоторые так и пропали там…