Хозяин усадьбы Кырбоя. Жизнь и любовь
Шрифт:
А что это всенепременно так и будет, заключили хотя бы из того, что до сих пор господин жил по-холостяцки. Из уст в уста передавалось, что у господина не было до сих пор даже приличной любовницы из порядочных барышень и матрон. Он жил просто так, как лукавый подскажет, и хотел было так же просто жить и с Ирмой. Но явился бог и просветил его, и тогда он увидел чистый и девственный лик Ирмы, и теперь он, наверное, думает бросить свою греховную жизнь и устроить новую по всем священным заповедям. Поэтому непременно будет венчание,
Тут неизбежно возник вопрос: кто же эти близкие и знакомые, разумеется — со стороны невесты? Мать, мать невесты, конечно, должна была бы быть первой в их ряду, но живет она в деревне и вряд ли приедет, тем более что свадьба, пожалуй, произойдет в зимнюю пору. К тому же и невесте лучше, если мать не приедет, так как она — человек деревенский, не знает тонких городских манер, да и приличных нарядов у нее нет. Кто же близкие Ирмы, кроме матери? Конечно, тетя Анна и ее дочь Лонни, это яснее ясного.
И тут стали к ним подкатываться, надеясь через них пробраться в церковь, когда в ней произойдет венчание. Тете Анне пришлось целыми днями принимать гостей, готовить для них кофе, а иногда и кормить — все хотели услышать от нее самой, как бы получить доступ на венчание ее племянницы. А когда случалось, что тетя Анна стирала белье где-нибудь на стороне, вернувшись домой, она или Лонни находили записки — мол, дорогая мадам Кярги, приду завтра, ибо сегодня тебя не было дома, а у меня нет времени…
И несколько дней подряд тете Анне было донельзя ясно, если ей вообще что-нибудь становилось ясным, что она не зря жила на этом свете, хотя только стирала белье и по целым годам обивала чужие пороги. Разве могло бы у нее быть столько друзей и знакомых, как оказалось теперь, ежели б она жила зря? Приходили даже те, о которых тетя Анна и знать не знала, не говоря уж о друзьях. И тетя Анна готова была всех впустить в церковь, ей казалось, что полцеркви могут занять друзья и знакомые невесты, а остальная — для знакомых и друзей жениха.
Но тут она столкнулась со своей дочерью Лонни, которая в последнее время была вообще не в духе, словно злилась на кого-то. Лонни не хотела пускать в церковь всякого встречного-поперечного, которого выбрала мать.
— Теперь каждый босяк и рвань — друг и приятель, когда ключ от церкви в наших руках, — сказала она.
— Это кто же, по-твоему, босяк и рвань? — спросила мать, обиженная за своих друзей.
— А старая Сауга — кто, по-твоему? — ответила Лонни. — Торгует всяким тряпьем на вшивом рынке.
— Зато ее муж ночной сторож на табачной фабрике, — сказала мать, — ходит в фуражке со звездой.
— Он вовсе не муж ей, — сказала Лонни. — Любовник или просто сожитель.
— Нынче половина людей живут как любовники, — заметила мать. — А кто не живет с любовницей, тот содержит
— Делай, как хочешь, — сказала на это Лонни, — но если ты напустишь в церковь всякую такую шваль кабацкую, я туда не пойду. Ступай с ними, а меня оставь в покое!
— Ты завидуешь счастью Ирмы, не иначе.
— Конечно, завидую, а ты как думаешь, — сказала Лонни. — Приезжает из деревни девка, глупа как пробка, и уже — замуж! У самой и сорочки стоящей нет, как она на глазах у мужа раздеваться-то будет.
— Ты об Ирминой сорочке не беспокойся, подумай лучше о своем автомобиле, — поддела ее мать, она сердилась на дочь за то, что все эти разговоры с людьми приходится вести не ради нее, а ради кого-то.
— Смейся сколько хочешь, а я останусь при своем: если нельзя нанять автомобиль, чтобы ехать в церковь на венчание и обратно, я лучше буду старой девой и вообще не выйду замуж, — огрызнулась Лонни.
— И останешься старой девой, — сказала мать.
— И останусь, — повторила Лонни.
Так были решены судьбы обеих двоюродных сестер: одна идет замуж за важного господина, чтобы избавить его от разгульной жизни, а другая остается старой девой, раз нет для нее свадебного автомобиля. Тем самым нашли решение и всем вопросам, которые были связаны со странным и, как считали многие, необъяснимым счастьем Ирмы. Лонни, правда, с самого начала не преминула сказать: мол, пусть Ирма помнит, мужчины так и будут увиваться вокруг нее, словно осы, потому как от нее все еще пахнет деревней, как от телки парным молоком. Однако кто же слушал эти слова, а если и слушал, кто сумел запомнить их во всей этой колготе событий и мнений?! Поэтому на все, что произошло и должно было еще произойти, люди смотрели как на сущее чудо.
Лишь одно обстоятельство снова встревожило уже успокоившихся было тетушку и ее дочь Лонни. Они узнали от Ирмы, что ее хозяин будто бы изменил свое имя и будто сам это сказал. Ведь в нынешние времена каждый человек может изменить свое имя. Скажем, истрепал до дыр одно имя — бери другое и начинай его трепать сызнова. Так объяснила Лонни матери.
— Что же он взял вместо Рудольфа? — спросила мать.
— Да не вместо Рудольфа, — ответила Лонни. — Это осталось, это не меняют.
— Что же он изменил? — удивилась мать. — Я думала, что это его настоящее имя.
— Да, настоящее, дали, когда крестили, — пояснила Лонни. — А изменил он свою фамилию.
— Чтобы вас, поганок, вместе с вашей белибердой и сплетнями! — воскликнула мать. — Вот ведь как могло бы получиться: Ирма вышла бы замуж, а мы и не знали бы ее настоящего имени. Верь или не верь мне, но этакое дело до добра не доведет. Наверняка тут что-то неладно. Это все равно что обругаешь какого-нибудь человека на чем свет стоит, а потом окажется, что вовсе это не тот человек. Меня страх берет за Ирму.