Хозяйка Блистательной Порты
Шрифт:
В одиннадцатую ночь Рамадана валиде молилась особенно старательно, ибо сказано пророком, что тот, кто совершит намаз-таравих в одиннадцатую ночь, покинет этот мир безгрешным, подобно ребенку, покидающему утробу матери. Четыре раката совершила Хафса, несмотря на дрожь в ногах, больше не осилила, боясь не подняться. А потом легла на свое ложе, тихая и далекая от всех земных дел.
Самира прислушалась. Она делала это ежеминутно, слишком слабым было дыхание валиде-султан, каждый раз хезнедар-уста замирала, боясь не услышать очередной вдох своей многолетней госпожи Хафсы Айше. Мать султана
У валиде давно болело сердце, много перенесшее, много страдавшее, оно не справлялось и готово остановиться в любую минуту.
Что принесет утро следующего дня, увидит ли рассвет Хафса Айше – самая могущественная женщина огромной Османской империи? Сейчас для нее все дела империи были далеки, все, кроме двух.
– Самира, Повелитель не вернулся? – голос слабый, едва слышный.
Хезнедар-уста сокрушенно покачала головой:
– Нет, госпожа, не вернулся.
Султан Сулейман отсутствовал в Стамбуле, отправившись почтить святые места. Когда валиде стало совсем плохо, испуганный муфтий послал султану весть, что нужно срочно вернуться. Тот обещал и должен прибыть со дня на день, если вовсе не в ближайший час. Успеет ли?
В великий месяц Рамадан Аллах забирает к себе лучших, мало кто сомневался, что так будет и с валиде. Святая женщина, которую очень любили все, кто знал. Строга? Но разве можно в гареме иначе? Если дать волю наложницам и рабыням, они не только гарем, весь Стамбул перевернут. Да что там Стамбул – всю империю!
Конечно, не всех одинаково любила Айше Хафса, но старалась ко всем относиться одинаково заботливо. Это привычно для человека – любить кого-то больше, главное, не обижать тех, кто от тебя зависит. Валиде-султан не обижала, не вымещала на других свои собственные обиды. Была щедра, никогда не брала себе больше, чем нужно, а если кому-то и казалось, что другие получают больше, так стоило посмотреть на себя, может, не заслужила дорогие подарки?
Хезнедар-уста Самира, служившая хозяйке еще со времен Трапезунда и знавшая все ее мысли, даже тайные, иногда лучше самой Хафсы, тихонько плакала, стараясь, чтобы нос не хлюпал. Слезы катились по старым щекам без остановки, Самира не представляла жизнь без валиде-султан. У хезнедар-уста есть средства, чтобы прожить безбедно старость, да и султан Сулейман не выгонит Самиру из гарема, и Махидевран, которая станет следующей валиде, обязательно прибегнет к ее помощи, но это все не то. Самира с хозяйкой давно стали единым целым, а разве можно оторвать половинку, чтобы не пострадала вторая? Но женщина думала не о себе, а о том, что они с Хафсой Айше наверняка попадут после смерти в разные места, если и были у валиде какие грехи (а кто безгрешен на Земле?), то она заслужила у Аллаха прощения, а сама хезнедар-уста? Разве она была такой же терпеливой, такой же сдержанной, такой же приветливой со всеми, даже такими, как вон Хуррем?
От одной мысли о беспокойной Хасеки хезнедар-уста перестала плакать и сердито засопела.
Словно услышав ее размышления, Хафса вдруг подала голос:
– Самира…
– Госпожа?
– Позови Хуррем…
– Сейчас,
– Пусть придет… сейчас… могу не успеть… Сама сходи…
Самира закивала:
– Позову, позову…
Хуррем была у себя, хезнедар-уста застала и ее за ночным намазом.
Роксолана смотрела на хезнедар-уста почти с ужасом:
– Сейчас? Что случилось?!
– Вай, ну что ты раздумываешь, поспеши!
Они почти крались к покоям валиде, хотя это бесполезно, в гареме не бывает тайн, несмотря на то что многие полагают, будто бывают. Просто есть тайны, которые не становятся достоянием всех. Евнухи делали вид, что не замечали сначала фигуру хезнедар-уста, закутанную в покрывало, а потом и Хасеки с ней.
В комнате валиде Самира с тревогой прислушалась, не прервалось ли дыхание ее госпожи. Два небольших светильника с трудом разгоняли ночную тьму, но Хафса не желала больше света. От быстрого движения женщин пламя в светильниках заколыхалось, бросая причудливые тени на стены.
– Госпожа, я привела Хуррем…
– Посторожи, чтобы нам не мешали.
Самира, борясь с собственной досадой, отошла к двери, а Хуррем встала у постели валиде на колени:
– Я слушаю, госпожа.
– Хуррем… забудь все обиды, если сможешь, – Хафса слабым движением исхудавшей руки остановила Роксолану, пытавшуюся возразить. – Молчи… мне трудно говорить. Слушай внимательно.
– Я вся внимание, госпожа.
– Поклянись, что сделаешь то, о чем я сейчас попрошу.
– Клянусь, госпожа.
– Детьми клянись, они для тебя дороже всего.
– Клянусь выполнить вашу волю.
Роксолане нелегко дались эти слова. Что, если валиде попросит оставить Сулеймана и добровольно удалиться от двора? Что, если потребует отвратить его от себя? Но в глубине души она почему-то чувствовала, что валиде не поступит так жестоко.
А та вдруг усмехнулась:
– Никого другого попросить не могу…
Роксолана тихонько коснулась руки валиде:
– Я все выполню.
Хафса несколько мгновений собиралась с силами, которых оставалось очень мало, потом тихонько попросила:
– Найди Фатьму-ханум.
Роксолана ужаснулась, неужели у валиде помутнение рассудка? Фатима давно умерла.
Но Хафса не дала ей возразить:
– Не твою Фатиму, а еврейку по имени Кира или Эстер, она жена Элии Кандали…
– Найду.
– Будешь давать ей денег, как я давала. Не спрашивай почему. Когда-нибудь поймешь… а может, и не поймешь…
– Где ее искать?
– В Стамбуле. Давай денег, у меня припасены, я все эти годы давала. Это лучшее, что ты можешь сделать для меня.
– Я сделаю, валиде.
– Иди, я устала. Самира тебе поможет…
За дверью покоев валиде Роксолану ждала Гёкче.
– А ты что тут делаешь?
– Меня Зейнаб прислала. Я тихонько.
– Пойдем…
Они шли к своим комнатам молча, и, только закрыв дверь, Гёкче шепотом поинтересовалась:
– Валиде умирает?
– Да. Не знаю, как долго еще продержится, но ей плохо.
Из своей комнатушки показалась Зейнаб, сделала знак Гёкче, чтобы та ушла, девушка неслышно удалилась.