Хозяйка розового замка
Шрифт:
— Маргарита нажаловалась на меня, ма?
— Да, у нее много на тебя жалоб. Да и у меня тоже.
— Ма, а я ведь ни в чем не виноват!
— Ты действительно так думаешь?
Мы остановились.
— Я слышала, у тебя плохи дела в коллеже, Жан. Мне кажется, тебе нечем похвастать.
— Но сейчас же каникулы, ма! Почему всем так не нравится, когда я гуляю? Мне так весело. Разве все обязаны, как Шарло, сидеть над книжками?
— Нет, не все, но…
Я не закончила свою фразу, потому что была уже не так уверена в своей правоте. И правда, сейчас же каникулы. То, что
Жан, поднимая с земли выпавшую из кармана рогатку, простодушно заключил:
— И вообще, я хочу быть полуобразованным, ма. Это даже лучше, когда человек ничего не знает, он тогда удивляется всему намного больше…
Нет, ну как можно было без смеха слушать подобные заявления? Не могла я сейчас сердиться на сына. На моего Жанно, которого я так долго не видела…
Обнявшись, мы зашагали к дому, уже вполне помирившиеся, и Жан без конца рассказывал мне о своих лесных приключениях и неисчислимых боевых подвигах.
5
Пар клубился над горячей водой и влагой оседал на сиреневых узорных изразцах, покрывая поволокой многочисленные венецианские зеркала. Пока я плескалась в бассейне, Маргарита, хотя и была красная от жары, не допускала ко мне никаких других служанок: сама возилась с бельем, носилась с полотенцами, сама подсыпала в воду травы, душистые желе и ароматические добавки, экспериментируя при этом так, что у меня иной раз голова шла кругом.
Мы с Маргаритой болтали вот уже третий час напролет — я рассказывала ей обо всем буквально по дням, не пропуская ни приставаний Фердинанда IV, ни моего визита к синьоре Анджеле Раньери. Я предчувствовала, что скоро охрипну от этих рассказов и беспрерывных переспрашиваний.
— Да неужто вы ездили так далеко, в самую Грецию?
— Да, я же сказала тебе… Это вовсе не далеко. И Корфу — это остров, а не Греция…
Маргарита плохо разбиралась в географии, и я как раз собиралась ей кое-что растолковать, но она, не дослушав меня, ринулась прочь из ванной комнаты, оставив дверь открытой.
— Погодите-ка немного, милочка! Я же совсем забыла испробовать розмарин!
Я принялась ждать, мягкой губкой смывая с плеч жемчужную белую пену. Прошло несколько минут. Я повернула голову, чтобы позвать Маргариту, и, поскольку дверь была отворена, увидела в зеркале ванной, как она чинно выплывает из спальни и аккуратно прикрывает за собой дверь.
Куда это она? Даже ничего мне не сказала и ушла… Не вытираясь, я поднялась, закуталась в простыню и, распустив поднятые наверх волосы, босиком направилась в спальню.
В большом кресле-шезлонге, прямо под портретом своей матери, сидел Александр — обнаженный по пояс, в синих кюлотах, и, как и я, босой. Золотая цепочка с крестиком слабо поблескивала у него на груди. Из-за жары окна были распахнуты и ставни не сдвигались — из теплого мрака ночи доносились запахи грушевого варенья и трели малиновки, гнездившейся среди фруктовых деревьев.
— Так это из-за вас Маргарита ушла? — пробормотала я, сама не зная, почему на меня накатило такое замешательство.
— Да.
— А… а как же вы вообще вошли? Мы с ней заперлись. Она открыла вам?
— Вы забыли, у меня же есть ключ.
«Говорим о каких-то пустяках», — подумала я. Александр смотрел на меня, и замешательство мое не проходило. Я присела на краешек постели, впервые вдруг задумавшись: а прилично ли герцогине дю Шатлэ сидеть вот в таком виде, босой, в одной простыне, чтобы все понимали, что она только что из ванны… Вот глупость-то, решила я, сама себя обрывая. Что это на меня нашло? Может, это из-за того, что мы в Белых Липах? Или это просто мои нервы?
— Вы говорили с Анной Элоизой? — спросила я.
— Довольно долго.
— И что она такое обо мне сказала?
— Всякий вздор, чепуху. Она уже стара, дорогая. Не думайте об этом.
Я промолчала, нервно теребя край простыни. Александр вдруг наклонился в мою сторону. Глаза его в нынешнем освещении казались почти черными.
— Вы не рады, что я пришел, cara? Мне уйти?
— О, нет-нет! — воскликнула я поспешно. — Если быть честной, то я очень рада. Я все думала, вспомните ли вы обо мне здесь, когда мы уже дома…
— Так в чем же дело?
Я сама не понимала до конца причину той легкой смутной тревоги, что одолевала меня. У меня были только догадки, я еще недостаточно поразмыслила, чтобы понять. Нерешительно взглянув на мужа, я попыталась улыбнуться:
— Первая ночь в Белых Липах — все-таки это…
— Что, милая?
Это была грань между тем счастливым периодом — периодом медового месяца, и жизнью, которую мне теперь придется вести год за годом. Завтра начнутся будни. Обычные дела. Домашние хлопоты. Никакой романтики, разнообразия, всплесков свежести. То есть поначалу это будет свежим, но потом? И как долго это продлится? Как теперь пойдет моя жизнь? Не утратим ли мы то, что имеем?
Сама эта роскошная спальня — моя спальня, — где мы сейчас находились, напоминала об этом. Ее стены будто говорили: вот, именно нас вы будете видеть год за годом. Гроты, морские пляжи, горные плато, корабельные каюты, теплые волны Средиземноморья — все это кануло в прошлое. Отныне мы будем любить друг друга только здесь. Ну, за редкими исключениями. Все это напоминало о браке, о чем-то официальном, законном и… скучном. Наше чувство будет испаряться, испаряться, таять… до тех пор, пока от него не останется мокрое место. Или пока мы не станем терпеть друг друга по привычке.
Я постаралась высказать все это Александру как можно яснее, но и сама понимала, что говорю сбивчиво.
— Дорогая, здесь в Белых Липах, все будет так же великолепно, как и в любом другом месте, — сказал он мягко.
— Не знаю… Может быть, да. А может быть, это просто меня волнует больше, чем вас!
Я и мысли не хотела допускать о том, что мною он дорожит меньше, чем я им, — по крайней мере, я имела возможность убедиться, что это не так, — но ведь в чувства другого человека никогда до конца не проникнешь. Он мужчина… Он может быть непостоянным… И он такой страстный… Возможно, ему не так уж и важно, останутся ли наши чувства прежними?