Хозяйка заброшенного поместья
Шрифт:
Виктор вылетел за дверь. Застучали копыта. Надеюсь, он все же за доктором помчался, а не изображать оскорбленное достоинство. Впрочем, мне было не до того — осматривала пациента, оценивая площадь обморожений. Штаны можно было не снимать, повезло мужику. Или не повезло, не факт, что руки и ноги удастся сохранить.
В людскую ввалилась Марья. Поняв, что много одной рукой не унести, она навесила платки и одеяла себе на плечи, превратившись в копну. Платков в доме оказалось море — и вязаных,
— Да что ж ты делаешь, касаточка, стыд-то…
— Хоть ты не начинай! — перебила ее я. Выхватив лоскут ветоши, начала сооружать что-то вроде портянок. — Помогай давай. Все, что белое и синее, а не нормального цвета, нужно заизолир… тьфу ты, утеплить. Сначала ветошь, мягкую, а потом платками, чем толще, тем лучше.
Обмотав конечности, я и самого конюха закутала в одеяло.
— Пригляди за ним, а я грелку принесу, — велела я.
— Да чего за ним приглядывать, лежит себе и лежит. Чего еще сделать надо?
11.2
— Приготовь все для чая и мед достань, — велела я. — Как в себя придет, отпаивать будем.
Вытряхнула из грелки в моей спальне уже остывшие угли, нагребла туда горячих из печи в кухне. Мельком увидела, что тесто в квашне подняло полотенце. Ох, как же все не вовремя! Я сунула грелку под лавку, накрыв платками. Метнувшись обратно в кухню, вымыла руки.
Едва я шагнула к тесту, Марья, подскочив ко мне, тронула за плечо. Застегнула рот на пуговицы. Я, улыбнувшись, кивнула. Обмяла тесто.
Вернувшись, мы с нянькой в три руки положили под спину конюху нагревшийся платок. Еще два горячих платка я сунула ему под мышки, отчаянно жалея, что нет у меня нормальных электрических, на худой конец резиновых грелок. Ту, что была, чугунную, поставила ему на живот, поверх одеяла и сложенного покрывала. Не должно обжечь. По-хорошему, надо бы вливать подогретые растворы, но где ж их взять? И ведь не в каменный век попала!
Может, хоть у доктора, если Виктор его привезет, найдется система для внутривенного вливания? И глюкоза?
Конюх поднял ресницы, обвел помещение мутным взглядом.
— Русалка! Без лица!
Ну в самом деле, как и я. Не разглядел в темноте, что лицо под платком. Только я-то сообразила быстро, а он спьяну принял за какую-то нечисть. Но почему русалка?
— Барину сказать надо, чтобы барыню забрал, а то конец ей!
Конюх снова затих. Марья вздохнула.
— Последний ум пропил! Где ж это видано, чтобы русалки в доме бродили? Русалки — они в лесу живут, на ветках сидят, редко когда в поле выходят.
— У них же хвост! — не выдержала я. — Что с ним в лесу делать?
— Какой хвост? — вытаращилась на меня нянька. —
— А если пояса нет? — полюбопытствовала я.
— Тогда хоть имя дай. Учат-учат вас, господ, всякой зауми, а самому-то главному и не научат!
Я не стала спорить. Сменила остывшие платки под мышками конюха другими, нагретыми.
— А это зачем? — полюбопытствовала Марья.
— Там крупная артерия… сосуд, по которому кровь течет, проходит. Кровь нагреется и в руки тепло понесет.
Марья кивнула.
— Я за ним пригляжу, касаточка, раз уж вроде начал в себя приходить. А ты покушай пока, голодная, поди.
Подтверждая ее слова, живот заурчал.
— Попозже, — отмахнулась я от них обоих.
Сперва нужно и тут окна утеплить.
Проходя через кухню, я переставила чугунок с кашей на печь, чтобы не остывала. Принесла оставшиеся со вчера полосы ткани, мыло и замазку. Едва я начала приводить в порядок рамы, Марья подскочила.
— Настенька, да ты чего! Велела бы мне…
— И сколько бы ты с одной рукой провозилась?
— Так ты сними с меня эту дуру! — не осталась в долгу нянька. — И мне, и тебе легче будет.
— Мы же договорились, барыня работает, ты отдыхаешь, — напомнила я. — А если совсем не хочешь сидеть, завари чаю да мед приготовь. Как немного остынет, попробуем Петра в себя привести, чтобы напоить.
— «Петр»! — передразнила нянька. — Петр — это мужчина уважаемый, а это Петька-пропойца.
Я покосилась на конюха: слышит ли? Марья заметила этот взгляд.
— Да я и ему в глаза столько раз это говорила. Молодой мужик, справный…
— Молодой?
На мой взгляд, конюху было под сорок. Не старик, конечно, но и назвать молодым…
— Так двадцать пять ему, а посмотри, до чего себя довел! Оно понятно, жена родами померла, и первенец вместе с ней. Любил он ее шибко, когда женихался, за десять верст в соседнюю деревню бегал, только чтобы увидеть. Да только всему бог свой срок отмерил, и горю тоже, а он, вишь, третий год его водкой заливает.
Я молчала, не зная, что сказать. Впрочем, Марье мои слова не требовались.
— Грех это. И душам их покоя не дает, притягивает их сюда, к земле. И свою душу этак вот-вот загубит. А так ведь парень молодой, работник какой справный был! Любая бы пошла, деток бы народили…
Я подняла руку, останавливая ее. Так и есть, копыта. Во двор верхом въехал Виктор. Один.
— Пойду чайник поставлю, — сказала я.
Нянька пронзительно глянула на меня.
— Аспида, что ли, чаем поить?