Хозяйки судьбы, или Спутанные Богом карты

Метлицкая Мария

Смотрела мимо людей, слушала вполуха и замирала от своих мыслей и желаний. Она была его лечащим врачом и делала все, чтобы как можно дольше под всяческими предлогами удержать его в больнице. Из дома носила бульон и курицу, у метро покупала апельсины и шоколадки, стыдясь, что отрывает это от дочки.

Но время выходило, и на утренней конференции резко, при всех, завотделением сегодня же предложил ей выписать больного по фамилии Ким. Все обернулись и посмотрели на Анюту. После работы поймала такси и повезла его на окраину в его каморку. А там их ждал амбарный замок на двери. Не дождавшись его, секцию по борьбе распустили, а в его каморке сделали подсобку для водопроводчиков. Сидели на ступеньках, курили, молчали, не зная, что делать

дальше. И вдруг Анюту как осенило – к Грете, в Малаховку.

– Господи, какая я идиотка, – лепетала она, – как я сразу не догадалась, тупица, ведь это же выход. И такой чудесный выход! Какая удача, да нет, просто счастье! Я буду приезжать часто, а тебе там будет хорошо, тебе там понравится.

О, влюбленные, как вы эгоистичны! Как вам не хочется замечать ничего вокруг, ничего, что бы вас отвлекало от главного предмета вашей истории! Но кто же не был «там»? Кто осудит вас за это? И достойны вы лишь нашего великодушного снисхождения! И только.

В этот момент Анюта совершенно и категорически забыла про непростой Гретин нрав, про ее жизненные устои и образ жизни. Скорее туда, на старую дачу, в Малаховку. Там она совьет пока гнездо их любви.

Вид у Греты был совершенно ошарашенный, а еще растерянный и недовольный. Но отказать сразу, в дверях, она все же не решилась. Провела их в дом, накрыла чай, нарезала сыру и хлеба. Потом, когда Ким, еще совсем слабый, уснул на террасе в кресле, Грета поманила Анюту пальцем и вышла с ней на крыльцо.

– Ты что, спятила, привезла какого-то странного мужика, что ты знаешь о нем, безумная? Кто он, что он, что натворил в этой жизни? Совсем тебе голову снесло. А обо мне ты подумала, мне это надо? Дом свиданий решила здесь устроить?

Грета всегда была пуританкой. Анюта расплакалась, долго просила извинения, пыталась объясниться и оправдаться, потом почти обиделась и сказала, что завтра его заберет, но умолила на эту ночь, первую после больницы, его все же оставить. Грета махнула рукой и, не попрощавшись, ушла к себе. Белье не дала. Анюта уложила его в одной из комнат, прикрыв старым, вытертым пледом. Ему было все равно, он уже опять спал как убитый.

Заливаясь слезами от жалости к себе, к нему, к своей образовавшейся любви и неустроенной их жизни, плелась она на станцию, громко всхлипывая и прикуривая одну сигарету от другой. Назавтра в Малаховку не поехала – схитрила, пусть еще один день вылежится, и лихорадочно стала искать малую возможность пристроить любимого.

Ничего не получалось. Не удалось поехать и на следующий день: случилась беда с отцом – инфаркт. Месяц не выходила из палаты, он был очень плох, но, слава Богу, выходили. Когда наконец собралась в Малаховку, увидела себя в зеркале – тощая, с почерневшим лицом, с такими заметными седыми нитками в темных волосах. Вздохнула и поехала.

На душе было черно – от постоянного и ежеминутного страха за жизнь отца, жалости к матери, сразу ставшей беспомощной и растерянной старухой, от затянувшегося вынужденного обмана Греты, от стыда за все это, от отчаяния и отсутствия выхода в их с Кимом ситуации. Была готова к тому, что, конечно же, Кима в Малаховке нет, и боялась, что теперь не сможет найти его. Но надо было скорее объясниться с Гретой и облегчить свою больную совесть. В поезде опять плакала, отвернувшись к окну, а по дороге к дому от волнения покрылась испариной, чувствуя себя нелепой и виноватой перед отцом, матерью, дочкой, Гретой и Кимом. Хорош букет!

Когда подошла совсем близко к дому, то услышала громкие голоса, смех, какое-то фырканье. Растерялась, оглянулась. Дом был крайним, и звуки точно раздавались с Гретиного участка. Недоумевая, осторожно подошла к редкому, старому штакетнику, заросшему жимолостью и жасмином. И то, что она увидела в следующие несколько минут, ее ошеломило, прибило, расплющило и окончательно добило. Во дворе, возле водяной колонки, плескались, обливая друг друга водой, полураздетый Ким и

женщина, худенькая, в шортах и легкой открытой майке, с длинными распущенными волосами. Им обоим было страшно весело, обливаясь водой из шланга, поочередно выхватывая его из рук, они громко смеялись, называя друг друга какими-то понятными только им словами, а потом замерли и обнялись. Когда женщина отстранилась от Кима и, грациозно наклонясь вбок, начала отжимать свои тяжелые волосы, Анюта наконец поняла, что эта женщина и есть Грета. И еще она поняла одно: ей нужно скорее бежать оттуда, как можно скорее. Больше в этот момент она не понимала ничего. Почти бегом она спешила к станции, голова была абсолютно пуста, и только четко и безостановочно стучало одно слово – бежать, бежать. От кого?

В набитой электричке она вдруг увидела место у окна и подумала, что ей повезло. И когда, запыхавшись, плюхнулась на жесткую деревянную скамью, спустя минут десять, когда вообще смогла о чем-то подумать и отдышаться, она вдруг поняла, что ей, наверное, вообще здорово сегодня повезло. Ну, если задуматься! Что все случилось именно так, а не иначе.

И что открылось про этого человека ей так быстро, и что никого не придется больше обманывать, и что не надо родителей и дочку с кем-то делить, и что опять можно начинать ждать чего-то обязательно хорошего. И еще, еще она подумала, что когда все она окончательно переживет, ей будет точно смешно, и что она совсем не будет злиться на Грету. А Ким? Ну, с него-то вообще какой спрос? Да и кто он ей, в самом деле? И еще рассмешила почему-то возникшая мысль про Лариску, мимо которой опять проплывал караван с богатством. Ибо вот нарисовался вполне реальный претендент на все это. А он уж своего не упустит. Будьте любезны. И еще почувствовала, как упоительно пахло в вагоне флоксами, и закрыла глаза, и даже чуть-чуть улыбнулась, качнув головой.

Она же всегда была разумной и положительной девочкой.

Грехи наши

Когда произошло это страшное событие, Елена, конечно же, забрала Лизу сразу к себе, одним днем перечеркнув и забыв все свои старые и заскорузлые обиды. Так получилось, что семейная Лиза в своей беде оказалась одна. Муж-профессор уже пятый год читал свои лекции в Бостонском университете, ему вообще всю жизнь, кроме науки, не нужно было ничего, а сейчас и подавно. Лизина дочь, вечно вздрюченная, безумная Ирка, как всегда, разводилась с очередным мужем и была, естественно, вне себя.

Беда с Лизой произошла, как водится, внезапно. И из полноватой, веснушчатой, полной жизни и энергии еще нестарой женщины Лиза за полгода превратилась в сухую, серолицую мумию – без остатка прежних внешних и, казалось, неисчерпаемых внутренних сил. Казалось, что неисчерпаемых. Елена взяла ее к себе по нескольким причинам: во-первых, загород, воздух – она теперь круглый год жила на старой, теплой кратовской даче. Во-вторых – уход. Кто, кроме жертвенницы Елены, с таким терпением будет выносить капризы тяжелобольного человека? Чокнутая Ирка? Она-то быстренько управится – подтолкнет мать к краю могилы и руки отряхнет.

Лиза сначала сопротивлялась – не хотела уходить из своего дома. Но недолго. Все быстро поняла и оценила. Практичность в ней была всегда. А вот обязанной быть ненавидела, особенно кому? Елене, которую всегда считала немного убогой. А вот жизнь распорядилась иначе. И эти вот беспомощность и зависимость ее и угнетали больше всего. А куда деваться? Обе старались держаться достойно. Получалось не всегда. Особенно у Лизы. Но с нее сейчас спроса не было. И потом, надо же было ценить: кто еще, кроме Елены, нагреет рефлектором ванную комнату, вымоет сестру мягкой мочалкой, сшитой из старого махрового полотенца, осторожно оденет в проглаженную фланелевую пижаму и отведет в чистую, свежую, после зимнего сада, постель. А потом еще нальет густого клубничного киселя и сварит жидкую манную кашу – легкую, как для младенца.