Хранитель мечты

Уильямсон Пенелопа

— Если ты намерена промышлять своим ремеслом в Англии, — заметил он, — то учти, что мы здесь предпочитаем шлюх другого рода. Замешенных на меду, а не на горчице с перцем.

— Я не шлюха! — вырвалось у девушки.

— Да ну? Тогда объясни, что ты делаешь в моем шатре... — Рейн усмехнулся и добавил: — И в моей постели.

— О Господи! — воскликнула она с досадой. — По-твоему, похоже, что я оказалась здесь по своей воле?

Рейн не удержался от смеха, хотя и находил глупым вид оскорбленной невинности, который она напускала на себя. Очевидно, что-то было у нее на уме. Или она набивала

себе цену перед ним как перед возможным покровителем, или искала случая всадить кинжал ему в спину. Ни та, ни другая перспектива его не устраивала.

Он встал и начал рыться в сундуке в поисках фляжки с вином, одновременно отыскивая ногой стул. У него по-прежнему ныло все тело, и он чувствовал, что сразу задремлет, как только обопрется обо что-нибудь спиной, поэтому просто подтянул стул и поставил на него ногу, облокотившись о колено. Зубами вытянув пробку, он сделал несколько жадных глотков и протянул фляжку девушке с недвусмысленным кивком.

— Я не столько выпью, сколько пролью, если ты не побеспокоишься развязать мне руки.

— Это верно, — согласился Рейн, мысленно пообещав себе, что не развяжет ее, пока она об этом не попросит очень вежливо, даже униженно. — Кстати, чего ради ты позволила моему оруженосцу проделать такую штуку? Намеренно? Хотела вызвать во мне жалость? Если так, это не сработало. И не возбудило меня, если такова была твоя цель. Я не признаю в постели всяких ремней и веревок...

— Так, значит, он твой оруженосец! — перебила девушка. — Этот мерзкий, подлый предатель... он назвал себя бардом! Только бы мне добраться до него! Уж я бы выпотрошила его и кишки скормила собакам! Да как он смел опозорить звание барда... впрочем, он, конечно, соврал... точно так же, как и о том, что он родом из Уэльса. Ни один кимреянин не опозорит себя, служа тебе подобным!

— Не слишком ли возвышенно все это звучит в устах женщины, которая отдается первому попавшемуся мужчине за глоток эля?

Челюсти у нее были на редкость крепкие для представительницы слабого пола, и она стиснула их так, что на щеках вздулись желваки.

— Я-не-шлю-ха!

Рейн промолчал, продолжая потягивать из фляжки вино. Его не удивило, что даже один вид женщины, пусть даже такой сварливой, заставляет его мужскую плоть подрагивать, удлиняться и утолщаться: он слишком долго был без женщины, кроме того, хорошее сражение всегда заводило его сильнее, чем призывное покачивание бедер. Он начал всерьез настраивать себя на то, чтобы взять девушку, даже если потребуется оставить ее связанной, а в рот снова сунуть кляп.

Пока он размышлял, она вела себя тихо, сохраняя на лице довольно бесстрастное выражение. Наконец она сделала глубокий вдох и обратилась к нему:

— Не мог бы ты... у меня совсем онемели руки от веревок... — На этом ее рот сжался в тонкую упрямую линию. Рейн подождал, но вскоре понял, что так и не услышит униженной просьбы.

— Очень возможно, что я развязал бы тебя, вот только боюсь, ты первым делом вцепишься мне в лицо.

— Обещаю, что не сделаю этого.

По ее глазам было видно, что это ложь. К тому же Рейн успел хорошо узнать уэльсцев. Они могли скорее умереть, чем нарушить слово, данное родственнику или другу, но даже самая страшная клятва,

данная врагу, мало что значила для них. Считая Бога уэльсцем по происхождению, они верили в то, что он простит им этот грех. Более того, они считали делом чести лгать и изворачиваться перед врагом.

— Не стоит без толку утруждать язык, — сказал Рейн пренебрежительно. — У нас в Нормандии есть поговорка: «Слово уэльсца стоит не дороже мочи прокаженного».

Девушка дернулась, словно ужаленная, и ухитрилась вскинуть голову движением, достойным принцессы крови.

— Да как ты смеешь — ты, который... как ты смеешь затрагивать честь моего народа? Когда ты узнаешь, кто я!..

— Ну и кто же ты? — поощрил он.

— Никто.

Рейн вдруг почувствовал, что устал от этой игры, и отвернулся.

— Постой! Прошу тебя!

Он неохотно покосился через плечо.

— Клянусь кровью Христовой, что не с делаю тебе ничего плохого! — Наконец-то, к его удивлению, она взмолилась по-настоящему. — Если хочешь, я поклянусь на святых мощах твоего меча!

В рукоятке каждого рыцарского меча были непременно заключены святые мощи. Так, меч Рейна нес в себе зуб святого Петра (по крайней мере, так ему было сказано). Зуб этот был такого размера, что мог скорее принадлежать охотничьей собаке, питающей пристрастие к особо твердым костям. Но независимо от того, был это зуб святого или животного, Рейн не собирался подпускать девушку к мечу даже на расстояние самого длинного плевка.

Он постарался не обнаружить того, что догадался о ее уловке. Наоборот, он заткнул фляжку и бросил в сундук, а сам с торжественным видом прошел к кровати и снова присел на край деревянной рамы. Девушка неуклюже перекатилась на другой бок, чтобы дать ему возможность добраться до пут. При этом платье ее задралось еще выше, сбившись на талии и открывая начало округлых ягодиц. Рейн не удержался и провел кончиком пальца по складочке под одной из них. Девушка резко обернулась и оскалила зубы, как кошка, которую погладили против шерсти.

— Ты, убл...

— Подумай, прежде чем ругаться, — сказал он, поднимая кляп.

Она сжала губы, но если бы взгляд мог убивать, то не прошло бы и пары секунд, как Рейн плясал в аду в обнимку с дьяволом.

Кожа ее там, где он дотронулся, была нежнее чем пух только что вылупившегося цыпленка. Рейн испытал сильнейшее желание провести ладонями по ее лодыжкам, коленям, бедрам... между бедрами...

Он быстро рассек кожаные путы и еще быстрее вскочил, чтобы между ним и этим непредсказуемым созданием было расстояние. Его раздражало, что тело живо реагирует на нее, в то время как сознание настаивает, что надо поскорее от нее избавиться.

Первым делом девушка схватилась за подол и одернула платье, насколько это было возможно. Выпрямляясь, она не удержалась от болезненной гримасы. Вскоре она сидела, с силой растирая натертые ремнями запястья. Должно быть, боль была адской, пока в руках восстанавливалось кровообращение, но девушка не издала ни звука.

Рейн между тем незаметно отступал, пока не коснулся центрального шеста шатра. Там он остался, привалившись спиной и скрестив руки на груди. Девушка подняла голову, и взгляды их встретились. Рейн заметил, что она несколько раз глотнула с трудом.