Хранитель понятий
Шрифт:
– Вот о нем мы сейчас и побазарим, – теперь успокаивающий тон славянина напомнил Ледогостеру собирательный образ доброго босховского доктора, утешающего неизлечимо больных бубонной чумой. Только противоморовая маска с клювом не закрывала страшноватую рожу. – Вы не волнуйтесь, Иван Кириллович, а вспомните, о чем он вас спрашивал. Этот человек…
– Шпион он, твою мать! – Горячий южный человек врезал носом ботинка по краю дивана.
Иван Кириллович подскочил и бросил молящий взгляд на славянина.
– Тише, Арутюн Вахтангович, – улыбнулся загадочней
– Да, – сглотнув, кивнул Ледогостер.
– Коренастый, глаза серые?
– Да. Взгляд, как у апостолов на картине Эль Греко.
А вот у Арутюна Вахтанговича на эти слова глазки сделались желтыми, будто пропавшая Янтарная комната.
– …Вот видите, мы и сами все знаем. Так что в молчанку играть нет никакого смысла. Лучше честно. Вы ж не хотите, чтоб наши эти… сокровища достались идейным врагам?
– Пусть попробует захочет, шакал паршивый! – Южанин, возбужденно расхаживающий по кабинету, саданул ногой по стулу. – Я ему тогда весь Эль Греко отрежу! – Харчо просто и привычно косил под злобу. В утробе же у него кишки извивались от гордости. Ведь как мудро придумал Харчо, что не пацанов нужно за музейной кочерыжкой отряжать, а самим двигать. А то ведь утечка информации может случиться, да?
– Хар… Арутюн Вахтангович, – поморщился русоволосый коллега, – мебель казенная. Отчеты потом строчи. Ну, Иван Ки-риллыч, вы проболтались му… человеку, который прикинулся чекистом, то есть нами. Чего вы ему наговорили? Давайте в подробностях. Его вопросы, ваши ответы. – Палец сегодня мог позволить себе быть добреньким. Ведь именно он прикинул, что брать за жабры следует именно того музейного червя, который ответственен за конкретный выщупанный пеленгами и обозначенный кляксой на плане Зимнего дворца подвал.
Ледогостер в своей почти безгрешной жизни несколько раз имел дело с кагэбэшниками, те и выглядели, и работали иначе. Однако и КГБ нынче нет, есть ФСБ и в нем другие, новые люди с новыми замашками. И снова подкатила тошнота – как же шибает здесь сырым мясом! Запах перебивал слух.
Или звуки появились только что? Топот ног и голоса. Наверное, все же шум возник в последний момент, потому что и эфэсбэшники заволновались. Южанин резво расстегнул пиджак, полез за пазуху и выудил пистолет неизвестной марки – Ледогостер в оружии не разбирался, мог разве что отличить револьвер от пистолета. Глаза южанина сделались желтыми и вязкими, как гречишный мед.
И славянин распахнул кожаный пиджак, показав кобуру. И оказался похож на неистовых самцов Родена. Ивану Кирилловичу стало еще муторнее, внизу живота неприятно потянуло, а брюхо заурчало. Кажется, это за ним. Тот, кто внедрил Ледогостера в музей следить за непростыми документиками и стучать о туристах, на эти документики западающих.
Торжественно раскрылась дверь. Вошедший человек заставил
С неба сыпался колючий снежок и, подхваченный поземкой, отгребался к ажурным, как итальянские колготки, перилам канала. Студяк проникал под кожаные куртофаны и оседал мурашками на шкуре. А сидящий внутри лайбы Вензель опустил подбородок на грудь и нахмурил желтый лоб. Когда Вензель думал, вокруг держали пасти на запоре.
Давя ледяную корку ботами возле «вольво», Пятак вертел башней, как интеллигент из Перми на экскурсии. Его занимал вопрос: в натуре древние-греки так и ходили голыми по морозу, как их залепили в полный рост?
– Папа, а когда мы будем кататься на санках? – спросила восьмилетняя соплюшка не у Вензеля, а у настоящего родителя.
– Вот выпадет глубокий снег, и я в субботу повезу тебя в Парголово, – пообещал дочке честный фраер. И стороной обвел дочку мимо скучающих братков.
Пятак умилился, надо ж – кому-то зима в кайф. Следующий взгляд Пятак бросил уже на музей, откуда они только что вымелись всей шоблой к-поджидающему в «девятьсот шестидесятом» «вольвешнике» отцу родному. Через приспущенное стекло повинные пацаны доложились Вензелю, так, мол, и так, штриха увели из-под носа чуваки, которые светили чекистскими корками. И вахтеры прогоняют, что первый мусор выглядел так-то, другой – .вот. так. И на этот раз обошлось – старик никого не жахнул тростью по роже, не посулил покромсать на рыбий корм. Вензель задумался, а братве можно выполнять команду «вольно».
Вообще скульптуры какие-то дохлые, продолжал качать тему Пятак. С кормежкой, что ли, туго было в древности? Хотя попался один кондовый братан. Такой перекроет – вякалка отвалится. Гекаракл, кажется. Яблоки в руке сжимал. Пятак спецом подошел к каменному болвану, привстал и заглянул, чего он там сжимает в клешне. Яблоки. И еще, типа, протягивает. И чего это значит?
Мимо шумной гурьбой просеменила ватага шестиклассников. Типа, с лекции про шедевры Эрмитажа.
– Тонька, а ты красивей Венеры Милосской! Пошли сегодня на дискач? – невинно кадрился мальчик к девочке.
– Сидоров, какая дискотека? Сначала исправь двойку по английскому! – гробила первую любовь училка.
И Пятаку так захотелось съездить ей по сусалам, еле сдержался. А по Дворцовой площади все реальней пахло подкатывающим Рождеством. Стучали молотки, сколачивая сосновую трибуну и картонные яркие домики. Кучер в тулупе возил на санях вокруг огромного мраморного пестика [11] визжащих от удовольствия студенток. Лошадка роняла коричневые каштаны, и они протаивали лунки в ледяной корке.
11
Александрийский столп.