Хранитель солнца, или Ритуалы Апокалипсиса
Шрифт:
В лучшем случае Кох подумает, что ее водят за нос. Она придет к выводу (и не без оснований), что, получив желаемое, я тут же дам деру. Короче, я должен представиться ей как новичок складыватель, у которого тем не менее случаются прозрения, и на том остановиться. Ей не следует слишком много знать о том, почему я оказался в Теотиуакане, вернее, пусть считает, что я прибыл сюда по обычным торговым делам. Не стоит говорить о проблемах 2ДЧ в Ише. Хотя уже поздно скрывать это. Я собирался ей внушить, что бакаб велик и контролирует ситуацию, а дом Гарпии — единственный у нее на родине, который готов предоставить ей безопасное убежище. Госпожа Кох должна пребывать в полной уверенности, что едет в Иш по собственной воле. И конечно, самое главное — узнать у нее про порошок. Нет, вообще-то упоминание
Кох махнула своей худенькой легкой рукой. Из-за моей спины появилась Пингвиниха, которая несла здоровенную корзину. Она встала на колени перед жаровней, маленькими пальчиками ловко вытащила две большие глиняные шестилепестковые чаши и две цилиндрические кружки. Блюда, сосуды и прочая утварь в Теотиуакане были сделаны искусно, хотя и без всяких украшений — что твой «пирекс», [655] как писала Эстер Паштори. [656] Теотиуакане опасались зависти некоторых особо бедных курильщиков, поэтому не роскошествовали. Карлица смешала измельченные какао-бобы с медом и горячей водой — именно в таком порядке — и, как полагалось, перелила жидкость из одной кружки в другую, чтобы появилась пена, и подала Кох. Та сделала глоток и вернула сосуд своей служанке, а она протянула его мне. Я поблагодарил жестом за оказанную мне честь, отпил половину, показал, что напиток замечателен, и опорожнил кружку. Он обжигал — не температурой, а пряной кардамоновой остротой.
655
«Пирекс» — фирменное название кухонной утвари, первоначально делавшейся из термостойкого стекла.
656
Эстер Паштори — профессор, преподаватель Колумбийского университета, специалист по истории индейского искусства доколумбова периода.
Этим угощение исчерпывалось. А ведь я успел изрядно проголодаться. Вы, наверное, думаете, что мне принесли поднос с гигантскими жареными тараканами или другой какой экзотикой? Нет, тут царили иные порядки. Напитки при приеме гостя подавались в силу обычая, а не для утоления жажды. Здесь редко выпивали в компании. Ничего похожего на восточные чаепития или западные коктейли в древней Мезоамерике не существовало. Ты брал предложенный напиток, выпивал его стоя маленькими глотками, и на том дело заканчивалось. А уж закусывать приходилось за собственный счет. Эта традиция совершенно выбила бы меня из колеи, если бы не Чакал — он привык к такому образу жизни. Местные жители — даже из обеспеченных семей — редко садились за трапезу больше двух раз в день. А приблизительно каждый третий день они вообще ничего не ели. Если кому-то предлагали кусок вяленой оленины — скажем, тому же Хун Шоку, — он обычно отвечал: «Нет, спасибо, я только вчера поел». А ведь он был хипболистом, которому требовался вес. Но когда тут все же разговлялись, это превращалось в лукуллов пир. На средненькой царской трапезе три четверти еды выбрасывалось… Так о чем это я?
Да, пора что-нибудь сказать.
— Мы, которые ниже тебя, принесли тебе узелок, — сказал я. Узелком вежливо называли подарок или подношение, и совершенно не требовалось уточнять, что там внутри. — Я пытался прочесть черепа для нас, для моей семьи, но не смог. Мы просим тебя: прими узелок и прочти наши черепа.
— Ты, который равен мне, даешь слишком много, — отвечала госпожа.
Она умолкла, тишина становилась невыносимой, и я обратился к Кох с просьбой еще раз. Черт побери, если она откажет, я начну тут все крушить. Хотя на самом деле один складыватель не может и не должен отказывать другому в чтении. По крайней мере, не в том случае, когда вы ведете разговор с глазу на глаз. Или я слишком полагался на профессиональную этику?
Пингвиниха зажгла на маленьком блюде ароматический шарик — такие в Паленке использовали в качестве часов. Судя по его размеру, он был
Ладно, подумал я. Начнем с самого легкого.
Я попросил ее назвать дату моей смерти.
Она взяла горсть семян дерева тц’ите и разбросала их по полю.
В ее манерах сквозила небрежность, и у меня создалось впечатление, что она попытается отделаться от меня самой короткой игрой. Четыре бегунка загнали камень моего второго «я» почти что в тупик. После коротких расчетов она назвала мне как наиболее вероятную дату следующий Вак Ахау, Вашак Муан, или 6 Владыки, 8 Драгоценной Совы, день, который наступит через сто тридцать два огня. Похоже на правду — я протяну недолго. С учетом роста мозговой опухоли у меня оставалось сто десять дней, в течение которых я сохраню способность ясно мыслить. Однако прозвучали и более ранние даты смерти в текущем туне: Кан Мулук, Вуклахун Шул, 4 Дождя, 17 Конца, и Хун Эб, Мих Мол, 1 Захвата, 0 Сбора. Хорошенький выбор. Я цокнул, давая понять, что принимаю диагноз.
Пока что меня постигали разочарования. В ее прогнозах я не видел ничего из ряда вон выходящего. Я спросил: «Где будут мои потомки (детей у меня не было, так что подразумевались будущие поколения рода 2ДЧ) 9 Ночи, 1 Темной Воды, в первый тун пятнадцатого к’атуна, одиннадцатого б’ак’туна? И сколько их там будет?»
Вопрос вполне традиционный, если не считать временного промежутка. Дата приходилась на 1522 год, она наступит через 313 285 дней, когда случится предсказанная в Кодексе катастрофа.
Старуха и бровью не повела. Взяла пять бегунков и разбросала зернышки по полю, быстро их пересчитала и заявила, что в этот день около пятнадцати двадцаток потомков Гарпии снова вернутся «в костные свертки основателей на безречном севере». Это означает Юкатан, подумал я. Другие, около сотни двадцаток, будут «разбросаны по джунглям, которыми зарастут драгоценные города».
Ну что ж, по крайней мере, впечатляет, подумал я. Отлично. А теперь перейдем к серьезным темам.
— Какое солнце будет последним для Города Бритв? — выпалил я.
Она помедлила с ответом, что делала довольно часто. Я сидел молча. Наконец госпожа заговорила.
— Дети, — она имела в виду клиентов, — задавали мне этот вопрос четыреста раз.
Кох рассказала, что на протяжении последнего к’атуна несколько предприимчивых складывателей называли разные даты гибели города. Но эти дни уже прошли, а х’мены либо убежали, либо были убиты. И тем не менее конец уже близок, так полагают лучшие складыватели и их элитная клиентура. Предчувствие охватило всех. Некоторые правящие дома признали этот факт и готовились к миграции.
Повторюсь: сам я не знал, когда город падет. Возможно, этого не знал никто. Археологические данные были довольно неопределенными. А в Нюрнбергском кодексе о гибели Теотиуакана не говорилось, во всяком случае, на тех страницах, которые удалось прочесть. Теперь же, если верить Кох, эта дата не уточнялась ни в одной из известных игр.
— Но разве ты ничего не обнаружила? — спросил я.
— Запись слишком близка к нашим глазам, — сказала госпожа.
Речь шла о нарушении событийного конуса, по выражению Таро, или о проблеме наблюдателя-участника. Невозможно предугадать то, на что ты сам оказываешь влияние. Вовлеченность в ситуацию мешает понять, как она будет развиваться. Ларошфуко называл это «l’aveuglerie de l’oeil qui ne voit pas lui-m^eme» — «слепотой глаза, который не видит сам себя», а Стивен Кинг — «мертвой зоной». Вы, наверное, полагаете, что чем ближе событие во времени, тем проще его предсказать, а чем дальше — тем сложнее. Обычно так оно и есть, но только до определенного момента. А после — все наоборот. Иными словами, очень трудно руководствоваться собственными советами.