Хранители Кодекса Люцифера

Дюбель Рихард

Кажется, прошла сотня лет. Ветер свистел у нее в ушах и развевал волосы вокруг ее головы. Песик беззвучно падал. Возможно, он до последнего мгновения был убежден в том, что с ним ничего плохого не случится, так как хозяйка наблюдает за ним. Удар был так негромок, что его можно было бы не заметить, если бы она не прислушивалась.

После смерти собаки все становилось только хуже и хуже. И ветер ревел вокруг центральной башни Пернштейна и ждал, чтобы кто-нибудь вернул его господина на это место.

Поликсена фон Лобкович села в кровати. Грудь ее бурно вздымалась. Она машинально ощупала свое лицо. В ее спальню проникали первые отблески рассвета. Кровать рядом с нею была пуста. Иногда ей казалось, что кошмары

были бы легче, если бы там кто-то лежал, но кровать не была занята достаточно часто, чтобы доказать эту теорию.

Она беззвучно встала и, скользнув к отполированному зеркалу, заглянула в него. Она пристально вглядывалась в лицо, которое смотрело на нее из зеркала, и снова ощупывала свою кожу. Лицо было безупречна Она услышала собственный голос, который говорил ей, что она должна ненавидеть это лицо.

Она ненавидела это лицо.

– Все хорошо, – прошептал голос. – Скоро все закончится. Лицо в зеркале, кажется, изменилось, потемнело изнутри. Возникло впечатление, как если бы под поверхностью кожи в отражении что-то задвигалось, какой-то черный, злой паук, многочисленные лапки которого внезапно вырвались наружу, стали шарить вокруг себя, затем протянулись над лицом и сомкнулись над ним. Теперь это был уже не паук, а дьявольская рожа, и вокруг ужасного отражения все остальное постепенно становилось расплывчатым и мутным, пока, наконец, в зеркале не осталось ничего, кроме лица сатаны, в котором тонула Поликсена фон Лобкович.

15

Они вошли в переулок и, словно внезапно ожившие тени, заступили дорогу Агнесс. Шлемы и нагрудные щиты сверкали. Это не были городские стражи. Менее сверкающая, более массивная тень выступила из их рядов и подошла к Агнесс.

– Вчера я пообещал командиру отряда, что буду наблюдать за тобой, – объяснила массивная тень. – Я всегда держу слово чести.

– Ты вовсе не знаешь, что такое честь, – возразила Агнесс.

– И не думаю, что смогу узнать об этом от тебя, – удивительно находчиво ответил Себастьян.

Каждая клеточка тела Агнесс дрожала от ярости и разочарования. Взгляд Себастьяна упал на обувь в ее руке. Агнесс проследила за его взглядом. Стиснув зубы, она наклонилась, вы ко подняла подол юбки и скользнула в туфли. Один из мужчин явно ошеломленный этим зрелищем, вызывающе свистнул.

– Кто эти люди? Это не городская стража.

– Скажем так: они – официальные лица.

– Насколько официальные?

– Достаточно официальные, любовь моя, чтобы забрать тебя с собой.

– Куда?

– Туда, где эта трагедия завершится, если, конечно, ты не позволишь ей раньше обрести хороший конец.

Агнесс молча посмотрела на него. Себастьян решил продемонстрировать свою кривую улыбку.

– Ты только должна сказать, что все было ошибкой и что ты хочешь быть моей женой, и я снова приведу все в порядок.

– Приведи меня лучше к трагедии, – ответила Агнесс.

– Ты так и не поняла, что для тебя хорошо! – выкрикнул Себастьян. Голос у него срывался. Один из мужчин в доспехах весело хрюкнул. Себастьян резко обернулся. Мужчины не опустили глаз под его разозленным взглядом.

– Давай, двигайся! – прошипел он.

Когда они огибали угол переулка, который вел назад, к ее дому, Агнесс увидела, как в другом конце улицы что-то мелькнуло. Ей показалось, что она различила четыре фигуры, две из них были очень маленькими, но в темноте ни в чем нельзя быть уверенным. Она покосилась на тяжело ступающего рядом с ней Себастьяна. Он ничего не заметил. Минимум одна часть ее плана сработала. Правда, Агнесс это не очень утешило.

Мужчины вели Агнесс через хитросплетения переулков на юг от ее дома, к пражскому Новому Месту и к расположенной на скотном рынке городской ратуше, которая была административным

центром четырех независимых пражских городов: Градчан, Малой Страны, Старого Места и Нового Места. Сначала она испытала облегчение, когда поняла, что вооруженная охрана не направилась к замковой тюрьме. Однако стоило ей увидеть башню ратуши, поднимавшуюся над тремя отвесными фронтонами фасада, как ей стало ясно, что имел в виду Себастьян, говоря, что трагедия здесь и закончится. В Новоместской ратуше располагался суд. Будучи иностранцем, Себастьян не мог выдвигать обвинение против семьи Хлеслей, получившей права гражданства, поэтому он должен был убедить во вредоносности семьи Агнесс кого-то другого, кто и начал судебное разбирательство против них. И это означало, что у семьи с этой минуты больше не было друзей в Праге. Агнесс попыталась убежать как раз вовремя. Если сначала ей показалось, что Себастьян подкараулил ее, то теперь Агнесс стало ясно, что она случайно попала в руки своего бывшего жениха и солдат. Он пришел вместе с ними, чтобы арестовать ее и приказать отвести в суд. Она просто облегчила им работу, лишив их необходимости вытаскивать ее из дому.

Существовало не так уж много предположений, кто был тем человеком, который выдвинул против ее семьи обвинение. Согласно схеме, выстроенной Себастьяном, мнимый вред мог быть нанесен только одной-единственной стороне.

Агнесс похолодела, когда ее проводили мимо мужчины, ожидающего перед зданием, окруженного писарями и советниками: это был Владислав фон Штернберг, один из наместников короля Фердинанда. Штернберг не поднял на нее глаз. Он держал в руке пачку бумаги и пытался одновременно читать документы и внимательно слушать шепот советников. У Агнесс язык чесался, и она едва сдержалась, чтобы не закричать ему: «Не старайтесь понять это, ваше превосходительство, здесь все выдумано от начала и до конца!» Но она смолчала. Командир вооруженного отряда отошел в сторону и стал навытяжку перед королевским наместником. Уже увидев Владислава, Агнесс поняла, что Себастьяна сопровождали королевские стражи. Она его недооценила.

Когда солдаты провели Агнесс во внутреннюю часть здания а затем на второй этаж, где окна большого зала судебных заседаний выходили на скотный рынок, она узнала, что ее вызвали не как подсудимую, а как свидетельницу. Ее сердце тяжело застучало. Себастьян, кажется, беспокоился о том, чтобы сконцентрировать обвинение на Андрее и умершем Киприане Она достаточно хорошо его знала, чтобы понять: вопреки всему он надеялся в конце концов добиться благодарности Агнесс Во всяком случае Себастьян понимал, что никакой поддержки со стороны ее родителей в Вене он не получит, если привлечет к суду их единственную дочь. Не последнюю роль в этом деле сыграл тот факт, что в результате процесса – если, конечно, он пройдет так, как рассчитывал Себастьян, – ему удастся убрать с дороги последнего защитника Агнесс и оставить ее одну, беззащитную и вынужденную самостоятельно заботиться о своих детях. В итоге она согласится принадлежать ему. Отказ, который она только что выдала ему в переулке, был всего лишь камнем преткновения на пути к цели. Агнесс стиснула зубы и попыталась справиться с накатившим на нее приступом страха и ярости. Она вспотела.

Судейский стол представлял собой низкое сооружение в передней части помещения. Фрески у потолка, которые должны были изображать липу, стерлись от времени и следов пожара, происшедшего семьдесят лет назад, что привело к частичной переделке старой каменной кладки. Старая могучая липа символизировала справедливость. С точки зрения Агнесс, липа была здесь очень удачно спрятана за десятилетним слоем грязи, пыли и сажи. Кто-то поставил на стол распятие и небольшую раку с мощами. Шестеро судебных заседателей окинули Агнесс быстрыми взглядами и продолжили шептаться. Похоже, ее привели слишком рано.