Хранители Кодекса Люцифера

Дюбель Рихард

– Нас наверняка услышали везде, – сказал монах.

– Уходим отсюда.

– Торо?… – Это был голос предводителя. По телу Себастьяна пробежала дрожь. – Неплохо, Торо!

– Нужно уходить, Геник! Стража будет здесь с секунды на секунду.

– Торо!

Себастьян затаил дыхание.

– Оставь в покое этого уродца. Давай сюда, я нашел лестницу.

Себастьян прямо-таки ощущал ярость главаря.

– Ну хорошо, хорошо. Мы еще увидимся, Торо! Берите книгу и проваливаем отсюда, пока еще никто не пришел.

Следующие минуты – часы? дни? столетия? – были наполнены охами, проклятиями, неуверенными, осторожными движениями Себастьяна по осколкам стекла, гадкой жидкости, через темноту, пока он не лег под одним из упавших столов, остерегаясь сделать неверный шаг, который мог бы выдать его местонахождение. Он слышал, как воры вчетвером

подняли сундук, весивший вместе с книгой примерно как двое взрослых мужчин, и потащили его по лестнице; услышал над собой шаги, когда они быстро скрылись в направлении выхода. Себастьян не знал, как долго он лежал в ожидании, когда вокруг наступит относительная тишина. Наконец он попытался подняться, однако ноги отказались слушаться его. Тогда он пополз вверх по лестнице, чувствуя, как у него зудит кожа от мысли, что это обман и что они ждут его возле люка, но ничего так и не произошло. Пошатываясь, карлик миновал кунсткамеру и пошел сквозь мрак, полагаясь на один только инстинкт. Когда же Себастьян подумал, что сейчас должен будет пройти мимо полок с недоношенными уродцами, он тотчас уловил запах спирта и консервирующей жидкости, попавшей ему на обувь.

Потом он распахнул дверь, в комнату ворвались лучи света, и Себастьян, подчиняясь инстинкту, проскользнул за ближайшую полку.

– Эй, больше света!

Несколько человек зашли в первый подвал. Поблескивало оружие. Себастьян еще глубже залез под полку. Свет приближался по мере того, как группа пересекала подвал. У них тоже был предводитель, человек в длинном темном плаще. За ним следовали солдаты.

– Боже мой, что это там?

– Пресвятая Мария!

– Уродец, – произнес первый голос, и было слышно, что человеку, которому он принадлежал, стало плохо. Себастьян не знал его, и все же ему вдруг стало понятно, чем на самом деле был длинный, до щиколоток, плащ: сутаной священника. – Его величество собирали их. Думаю, их здесь десятки.

– Пресвятая Мария!

– А где находится потайная лаборатория?

– В последней комнате, ваше преподобие.

Свет скользнул мимо укрытия Себастьяна. Его взгляд упал на богато украшенный кубок. С кубка на него равнодушно уставилось лицо: глаза под тяжелыми веками, широкий нос, толстые губы, голова без шеи, которая выше линии глаз была плоской, как доска. Свет переместился в кунсткамеру. Себастьян услышал возгласы удивления и отвращения, которые вырвались у охранников, а потом – неожиданное, вызванное шоком молчание, когда они открыли люк и осветили лампами подвал. Карлик вылез из своего укрытия и побежал к выходу из кунсткамеры так быстро, как только мог. Себастьян не замечал, что по его щекам текут слезы, и лишь пытался выкрикнуть слова, которые его деформированная гортань так и не смогла исторгнуть и которые звучали подобно глухому мычанию, из-за чего он и получил свое прозвище. Себастьян вбежал в коридор, налетел на противоположную стену, сполз по ней и зарыдал. Сквозь слезы, застилавшие глаза, он увидел фигуру в желто-красном одеянии, которая стремительно приближалась, увидел широкополую шляпу, на которой покачивались перья такой же раскраски. Ему было все равно, что человек увидит его здесь, лежащего на полу и плачущего; ужас от того, что он увидел и с трудом пережил, пробуждал совершенно другие чувства. Себастьян скорчился, одержимый мыслью, что больше не хочет жить.

Вдруг он почувствовал, что его подняли высоко над полом, и уставился в милое, юное, улыбающееся лицо, которое открывалось над пламенеющими красками одежды.

– Здорово, Торо! – И если ужас, поселившийся в душе Себастьяна, мог стать еще большим, то виной тому был именно этот голос Он узнал его. Несколько мгновений тому назад он слышал как этот голос произнес: «Заканчивайте с этими уродами!»

Молодой человек в огненно-яркой одежде без труда поднял его высоко вверх. Себастьян ударил своими маленькими кулачками по руке, на которой он повис. Это выглядело так, как будто бабочка ударом своих крыльев борется со львом. Он услышал скрип оконной рамы, которую его противник открыл свободной рукой, почувствовал ворвавшийся в комнату январский холод. Услышал свой стон…

Потом, когда он вдруг стал невесомым, какая-то часть его существа начала осознавать, насколько забавными выглядели в этот миг запечатлевшиеся в памяти картинки: теплый летний день, возбужденные лица, то приближающиеся, то удаляющиеся; одеяло, которое, натягиваясь, подбрасывало его вверх, а затем мягко принимало

назад, как только он опускался вниз; смех и визг придворных дам, дружно вцепившихся в одеяло; маленькие крылья, прикрепленные к спине и сжимавшиеся каждый раз, когда он летал туда-сюда, словно мягкий пушистый комок снега; длинная, до колен, рубашка, единственное, что было тогда на нем из одежды, – она задиралась до самых плеч при каждом новом броске, что доставляло удовольствие придворным дамам; живой, ростом в три вершка, ангелочек с элегантными черными усиками, бородкой и подвеской, достаточно внушительной и для нормального взрослого мужчины и послужившей первопричиной для его прозвища. Он вспомнил о хохоте вокруг и страхе, что визжащее бабье уронит его, о пережитом возбуждении, вызванном тем, что его вновь и вновь подбрасывали вверх, что он летит…

Себастьян услышал рев и удивился этому, пока не понял, что страшный звук был исторгнут им самим. Потрясенный, он осознал, что в действительности ничего не хочет так сильно, как жить! Себастьян услышал голос своей матери, говорившей: «Мой маленький, мое солнышко!» Мать прижимала его к себе а по ее щекам текли слезы, и Себастьян не понимал, почему она такая грустная, ведь он же здоров… Услышал шум ветра.

Крохотный человечек, который летел навстречу смерти.

2

Рейхсканцлер Зденек фон Лобкович добрался до входа в кунсткамеру кайзера как раз в тот момент, когда перед ним был выставлен солдатский караул. Он с трудом перевел дыхание.

Тому, кто думал, что после смерти кайзера жизнь при дворе придет в состояние наполненного трауром затишья, не следовало высказывать подобное Мнение вслух; от такого маленького, внешне простодушного человека, с оттопыренными усами и гладко зачесанными назад волосами любой просто бы шарахнулся. Зденек фон Лобкович занимал высочайший пост в империи на протяжении всех этих лет, которые были отмечены потерей кайзером Рудольфом своей власти и неуклюжими попытками его брата Маттиаса захватить трон. Этот опыт научил его огромному презрению практически ко всем созданиям, находившимся при императорском дворе, включая якобы богоизбранного властелина империи. Он пытался применять это презрение как можно эффективнее, чтобы не ощутить его однажды, когда нужно будет смотреть в зеркало.

И только по отношению к одному человеку, занимающему высокий пост при дворе кайзера, он сохранил уважение: к Мельхиору Хлеслю. Старый кардинал и министр хотя и принадлежал, собственно говоря, к вражескому лагерю, ибо поддерживал брата Рудольфа Маттиаса, но в этом болоте, состоящем из придворной лести, тщеславия и лени, столь влиятельные чиновники, оставаясь политическими противниками, вынуждены были в силу обстоятельств проявлять друг к другу уважение.

Ян Логелиус, магистр ордена розенкрейцеров и викарный епископ Праги, стоял возле солдата и переминался с ноги на ногу; вместо епископского наряда этот пожилой мужчина надел сутану и выглядел в ней как жирный, страдающий подагрой сельский священник; к тому же он был мертвенно-бледен. Какой-то молодой человек прислонился к стене у окна и казался таким же высокомерным, как и все молодые придворные, которые прятали за высокомерием свою отчаянную зависимость от благосклонности ограниченного чиновника, занимающего высокий пост, или старой придворной дамы, изголодавшейся по молодому телу. Второй взгляд, направленный прямо в голубые глаза юноши, заставил Лобковича заподозрить, что, скорее всего, его оценка недалека от истины. Однако зачем продолжать думать об объекте, который, как только он закончит здесь свои дела, не будет иметь для него никакого значения и который явно обладает плохим вкусом, раз выбрал в такое время подобные цвета одежды (желтый и красный)?

Он повернулся к Логелиусу и прошептал:

– Удалось?

Магистр Логелиус с готовностью кивнул, словно он только и умел, что кивать.

Лобкович поискал что-то в карманах своего одеяния и нашел две маленькие металлические капсулы, покрытые облупившейся краской – желтого и зеленого цвета. Он посмотрел на зеленую капсулу.

– Рейхсканцлер, – тихо произнес Логелиус.

Лобкович помешкал, затем открыл одну из капсул и достал оттуда свернутую бумажку. В течение последних часов он вынимал ее десятки раз, читал, снова прятал, а потом снова вынимал и читал, чтобы убедиться, что поместил нужное известие в нужную капсулу. Он всмотрелся в крошечную запись: «Арчимбольдо покинул здание».