Хранители очага: Хроника уральской семьи
Шрифт:
Иной раз, когда в доме никого не было, Марья Трофимовна вставала с постели и, опираясь на палочку, начинала бродить по дому; жили Серафима с Петровичем хорошо, в комнатах по полу были постелены ковры, не те, давней памяти, тряпичные или дешевые, а настоящие, богатые, современные. Правда, как-то она не замечала никогда, а ведь как хорошо нынче жила сестра. Так приятно босыми ногами ступать по мягкому, нежному на ощупь ковру. Как ни посмотришь, а молодец Серафима, взяла своего алкоголика в оборот — и теперь мужик на человека похож, а ведь не месяц, не два, не год, а
Походит, походит Марья Трофимовна по коврам, а потом присядет к окошку, сидит, смотрит. Люди ходят. Машины ездят. И что это с ней? Какая-то тоска стала находить. Даже не тоска, а тоскливое беспокойство; все так же вокруг, да и не так как будто. И дома вроде сидишь, та же постель, те же комнаты, а вдруг потянет тебя… на улицу? на работу? куда? Не поймешь.
В тот вечер, когда Марья Трофимовна с особенной остротой ощущала наплывы непонятного беспокойства, Маринка со Светланкой как раз играли в свои игры. После «учителей» и «учеников» начались лазанья под кроватью, только трусики сверкают у обеих (одна — маленькая, другая — большая), шум устроили на весь дом. Под кроватями они всегда искали волшебное золото, чтобы быть счастливыми на всю, всю, всю жизнь, или играли в «Чур меня, чур меня, чур меня!». Пришел с работы Сережа (работал он дежурным слесарем-сантехником на стройке). Посидел, посидел рядом с Марьей Трофимовной, помолчал.
— Мар, я вот тебе сейчас задам! — сказал небрежно Маринке.
— А чего ты, Сережа? — высунулась из-под кровати та.
— А чтоб не брала ремень без спросу. Всю пряжку исцарапала…
— Ой, уж жалко стало…
— Поговори, поговори мне… — Ремень этот Сережа очень ценил — сейчас мода была на широкие солдатские ремни с пряжками, «под ковбоя».
— Слышь, мамка, — сказал Сережа.
Марья Трофимовна взглянула на сына, ничего на ответила.
— Женюсь я, — сказал Сережа.
— Чего-о? — В комнату, удивленная, вошла Серафима. — Что я слышу-у?..
— А чего особенного? Пошел и расписался.
— А я знаю, кто она! — весело блестя глазенками, Маринка вылезла из-под кровати и подбежала к Сереже. — Тетя Марина, да?
— Мар, знаешь сказку про слона и муху?
— Да, а если я видела, как вы целовались. Ну и вот. Вот так! Сережка какой-то…
— Поговори, поговори…
— Скажешь, не целовался? — прищурилась она.
— А ну кыш, муха! Учти, у слона — хобот!
— Тетя Марина, тетя Марина! — запрыгала Маринка на одной ноге. — Знаю, знаю, знаю…
— Видала, нынче какие! — восхищенно-расстроенно воскликнула Серафима. — Женюсь — и баста. От поколеньице пошло! Ну и ну!
— А чего, теть Серафим? Жениться, говорят, никогда не вредно, — усмехнулся Сережа.
— Во-от оно даже как! Все у вас навыворот, ну и ну! Марья, ты хоть ему скажи!
— А чего говорить? Пускай живут, раз надумали.
— Я же говорю, мамка у нас молоток!
— Нет,
— А мамка видала. Чай с ней гоняла, чашки по три они тогда ухлопали.
— И ты с ними пил! — весело вставила Маринка. — Помнишь, говорил ей, она сказала: налейте, пожалуйста, еще, а ты потянулся вот так и говоришь: эх, сейчас бы ведро браги да тазик пельменей! Не отпирайся! Вот так! — рассказывала Маринка.
— Ну молодец, молодец, возьми с полки пряник, — небрежно отмахнулся Сережа.
— Так это что, — спросила Серафима, — вы где жить собираетесь, в Свердловске?
— Как говорили бабушки дедушкам: нет, а про себя думали: да.
— Чего-чего? — удивилась Серафима.
— Ведь скажу «нет», все равно не поверите.
— Вот то-то и оно! — упрекнула Серафима. — Мать тут бейся, а вы разбежались кто куда. Ни стыда у вас ни у кого, ни совести.
— Такова жизнь. Знаешь, теть Серафим, как говорили древние римляне древним грекам?
— Знаю, слыхала ваши прибаутки! Провалиться бы вам вместе с ними сквозь землю.
— Ждешь поздравлений, а слышишь, — Сережа поднял палец вверх, — му-у-у… му-у-у…
— Вот тебе и «му-у-у»… — передразнила Маринка. — Жених и невеста из кислого теста!
— Мар, ну ты-то чего пищишь?! Предаешь лучшего друга, да?
— А вот тебе бабушка правильно говорит, вот так! К нам-то ее не приведешь, мне ведь тоже с ней поиграть хочется. Только сам целуешься…
В это время грохнула входная дверь. Серафима вышла в прихожую, и они услышали голос Глеба:
— Теть Серафиме — наше вам!
— Как только не сгоришь от своего зелья! — с чувством упрекнула Серафима племянника.
— Не-ет, теть Серафима, ты спроси меня: почему коза не пьет? Я отвечу: у козы расстройства чувств не бывает.
— «Расстройства чувств», — усмехнулась Серафима. — И какое такое у тебя особое расстройство?
— А как же! У мамки — дом сгорел, а у меня — мечты человека. И заметь — Человека с большой буквы.
— Как бы не так. Человека. Хоть бы с маленькой-то буквой справился, на обыкновенного человека научился походить.
— Короче, теть Серафим: мамка как?
— Проведать надумал? И на том спасибо, Иди проходи — они там вместе с Сережей…
Марья Трофимовна лежала полуотвернувшись к стене.
— Ну, ты что, мамка, совсем раскисла? Ты чего? — Глеб присел рядом с кроватью, на стул. — Дым, мамка, все, дым… не переживай! Еще как заживем, погоди! Бог с нуля начинал, а мы что, лучше бога?
— Тише ты, не кричи, не глухая, — сказала Марья Трофимовна.
— Все, заметано. Молчу. — Он поднялся со стула, походил по комнате туда-сюда, как будто покружил по ней, подошел к тумбочке, там лежала сумка Марьи Трофимовны, Глеб пощелкал замком: — У-у, мамка, да ты, оказывается, богатая у нас! Смотри, сколько грошей, а ты… Пятерку даешь любимому сыну? — Глеб двумя пальцами вытянул пятирублевую бумажку, посмотрел ее на свет. — «Обеспечивается всем золотым запасом государства…» Годится.