Хранительница его сокровищ
Шрифт:
Далее они стали читать подробное описание предыдущего похода, в котором юношей участвовал Лис Астальдо. Они узнали о нетерпении Магнуса Лео, об Избранном, которого звали Эйрик, который был суровым воином огромного роста, балагуром и пьяницей. Он пел неприличные песни, во время сражений радостно махал огромным боевым топором, и погиб в битве, как положено воину. Но перед тем успел добыть одну часть Скипетра — правда, другие ему не покорились.
— Это тетрадь Астальдо, так ведь? — шёпотом спросила Лизавета.
— Верно, —
— Вам не кажется, что он бы сохранил нам немало нервов, если бы дал почитать? Тут ведь и описание всего предмета, и его отдельных частей, и зарисовки. И варианты — где они хранились, в каких местах, то есть — что и где искать, когда попадаешь в нужную точку. Про статуи, про чаши, про часовни, про пещеры. Эх. Я думала о нём лучше.
— Госпожа моя, — вот умел он так смотреть, по-доброму и вместе с тем очень завлекательно. — Он, конечно, знает всё это, но так же не уверен в том, что делает, как и все мы. Он очень боится проиграть.
— Глупо идти в такое дело с людьми и не доверять им, — продолжала упорствовать Лизавета.
— Вот тут соглашусь. Но мы такие, какими нас создало Великое Солнце. Так случилось, что нас троих свёл этот артефакт, значит, это было нужно. А кому и для чего — увы, вряд ли об этом написано в тетради Астальдо. Знаете, давайте завтра с ним об этом поговорим. Расскажем, что его записки на нас всё равно что сами из мешка выпрыгнули, и мы не удержались от того, чтобы взять и прочитать. И пусть он расскажет всё, что думает.
— Он опять пошлёт нас в пешее эротическое путешествие, да и всё, — пробурчала Лизавета.
— Как вы сказали? — улыбнулся он.
— Вы же не тёмная тварь, чтобы вам называть вещи своими именами, — улыбнулась в ответ она.
— Не хотелось бы, — покачал он головой. — Ладно, давайте спрячем эту штуку до завтра, а сейчас уже пора будить Мартелло. А нам — спать.
— Очень правильное дело — спать.
Лизавета почистила зубы, умылась, а потом снова выбралась ненадолго наружу. Вернувшись, огляделась — где тут спят-то?
Тилечка, скажем, спала между болезными Руджеро и Серафино, и последний даже подсунул руку ей под голову. Ок, что там есть ещё? В углу храпит брат Василио, и оттуда же выбирается к костру Мартелло, ещё в одном завернулись в плащи Джованни и Галеотто. В третьем навалены вещи, а четвёртый открыт всем ветрам. И посередине — куча сена.
— Госпожа моя, — раздался вкрадчивый голос возле самого уха. — У меня есть очень ценная вещь.
— Какая же?
— Плащ. Он устроен так, что сгодится в качестве одеяла. А ещё он сухой и тёплый.
— И правда, ценность. И что?
— Я предлагаю разделить его с вами. Вот скажите, где ваш плащ?
— Вон лежит, весь мокрый.
— Ерунда, посушим, — Сокол поднял плащ, разложил на той самой куче сена посреди сарая, и стал водить по нему руками. От мокрой ткани поднимался пар.
— Уже
— О да, спасибо.
— Из двух сухих дублетов можно сделать нечто под голову. А накрыться — моим большим сухим плащом. Годится?
— Думаю, да. Отлично.
Ей было немного не по себе, но она подумала, что посреди сарая, в котором спит ещё куча людей, можно тоже только спать. О нет, она бы не отказалась, если не только, но без зрителей. Поэтому — спать. Развернуться на бок от костра и спать.
Мокрые сапоги и чулки были разложены, чтобы сохли, а на ноги надеты домашние носки. После чего уже можно было забираться под плащ, он вправду был восхитительным. Сокол ещё где-то ходил и что-то говорил Мартелло, а потом добрался до их сена.
— Спите, госпожа моя?
— Честно говоря, почти, — она и вправду успела задремать.
— И хорошо.
Она услышала, как он забрался под плащ, что-то там себе расправил, а потом почувствовала большое тёплое тело сзади.
— Кладите руку как удобно, — проговорила тихо. — Которая перевязана.
— Как удобно, говорите, — из-за спины долетел тихий смешок.
Рука ожидаемо легла поверх её плеча и бока и чего там ещё, нашла её ладонь и переплела пальцы. Где-то на шее ощущалось дыхание, а потом и губы легко коснулись её кожи за ухом. Было тепло и спокойно. Глаза закрылись. День наконец-то закончился.
3.23 Лизавета рвёт и мечет, а потом печёт пироги
Утро началось странно. Нет, не плохо, скорее — непривычно. Тёплое объятие и близкое дыхание. И, кажется, негромкий разговор.
Лизавета сосредоточилась на словах и проснулась окончательно. Говорили об упаковке разбросанных с ночи вещей — Сокол и, кажется, Джованни, да, он из молодёжи самый мобильный по итогам вчерашнего вечера. Вроде, ещё Галеотто, но он пока не настолько вписался в компанию, чтобы Сокол гонял его паковать какие-то вещи.
Открытые глаза подтвердили, что устроилась она у него под мышкой, его здоровая рука обнимает её, а её голова — просто на нём сверху, и слышно, как бьётся сердце — глухо и размеренно.
— Госпожа моя? — тихо спрашивает он, отослав Джованни.
— С добрым утром, — улыбается она.
День, начавшийся вот так — хорош, и никаким иным просто быть не может.
— Надеюсь, что так, — усмехается он. — Снаружи хотя бы сухо.
— Это хорошая новость. Значит, можно сходить умыться на речку, вчера я только слышала, что она где-то здесь есть, — Лизавета тянется, обхватывает его рукой и наталкивается кончиками пальцев на что-то странное.
Чего там никогда не было и быть не могло. Тёплая кожа вдруг переходит в холодную, почти мраморную поверхность. Видимо, её взгляд выражает всё то, что рвётся с языка, потому что Сокол снова усмехается: