Хранительница его сокровищ
Шрифт:
Магнус был встревожен и взъерошен, как будто три дня не спал и не причёсывался. Хотя это было не так — они связывались каждый вечер, кроме тех дней, что прошли в Кайне под стражей, и ещё — когда его ранили, и Астальдо рассказывал о том, где они находятся и что делают. Что случилось со вчерашнего вечера?
— Понимаешь, я не думал, что так получится. Я думал, будет лучше. Но не вышло, понимаешь, не вышло, — бормотал Амброджо.
— Что ты сделал? — быстро спросил Астальдо.
Фалько стоял за плечом и молча смотрел в стекло.
— Понимаешь, — и его голос очень отчётливо
О Великое Солнце!
— Ты. Хочешь. Сказать. Что угробил три священных светильника и кучу людей ради своей бредовой прихоти? — холодно спросил Астальдо.
— Почему прихоти-то, это же было на пользу!
— С какой радости на пользу? Амброджо, твоё счастье, что я сейчас не рядом с тобой. Сейчас я бы не удержался от того, о чём бы потом, возможно, пожалел бы. А так — я вернусь и мы поговорим. Мы вернёмся.
— Так вы когда ещё вернётесь, — пробормотал Амброджо.
— Через декаду.
— Как так? Вы же ещё не выполнили задачу?
— Сложилось так, что нам необходимо быть в Фаро. И мы там будем примерно через декаду. Я извещу точнее, — может быть, извещу, а может и нет.
Астальдо прервал связь и услышал с улицы какой-то странный звук — не то вздох, не то всхлип. Фалько мгновенно насторожился и выскочил наружу. И пусть его.
А Астальдо остался переваривать услышанное.
Что ж, значит, это паломничество — последнее. И либо они соберут Скипетр, либо он навсегда скроется от людей, потому что призвать другого избранного теперь не сможет никто. Никакого другого шанса не будет.
И он ещё хотел отдать Скипетр этому ослу! Ну как отдать — убедить избранную распорядиться сокровищем правильно. И после — самому потихоньку управлять недалёким Магнусом. Да только им можно управлять, пока видишь глазами. А как отошёл на десять шагов — так там уже управляет кто-нибудь другой. А если нет, то ещё и хуже, потому что когда он сам берётся думать, выходит вот так…
Агнесса сидела на стуле и не сводила с него глаз. А потом молча подошла и обняла. Она ничего не говорила, просто гладила его по лицу и по голове, перебирала волосы.
На фоне чужеземки достоинства Агнессы играли яркими красками. Благонравна, умна, образованна, ей хорошо знакомо нетерпение первооткрывателя и исследователя. И красавица, замечательная красавица.
Да, жизнь продолжается. Что же делать, Амброджо с самого начала был слабым звеном в его безупречном плане. Астальдо понадеялся, что желание власти и небывалых почестей заставят его сидеть смирно, пока другие выполняют для него сложнейшую задачу. Но увы, если ты дурак, то это не вылечишь ни отварами, ни магией. Семейная дурость и семейное упрямство. Хорошо, он хотя бы людей не убивает, как его дядюшка Гульэльмо Фаро или кузен Пьетро. Тихий безобидный дурак, которого, однако
Прав Фалько — нельзя связываться с дураками. Потом себе же боком выйдет.
3.27 Лизавета отпускает страхи и воспоминания
Смерть стоит того, чтобы жить,
А любовь стоит того, чтобы ждать (с)
Лизавета бежала, не разбирая дороги, а слёзы текли, не останавливаясь.
Что ж это теперь получается, если установка накрылась, то ей здесь век вековать? Или дура она, что в местный Новый год однозначно не загадала — хочу домой? Начала она, видите ли, привыкать. Вот и получила.
И теперь навсегда — эти дурацкие тряпки, эти кони, эти ночёвки неизвестно где, эта еда на костре или где там ещё, и никаких удобств.
И без родных — тоже навсегда. Впрочем, они, наверное, там её уже отплакали. И не надеются, что она найдётся. Мало ли людей пропадает? Вот и она пропала. Насте-то что скажут? Мама и Вася сильные, переживут, это Настасья маленькая да отец может в запой совсем удариться и с того навернуться…
Она нашла какое-то дерево, уткнулась в него лбом и просто заревела.
Да какого черта, какой темной твари ради она пошла слушать под стенку Астальдова шатра? Никогда не слушала, а тут что? Ничего бы не знала. И ехала бы себе дальше, как все люди. А что там впереди — кто его знает, может, они вообще все умрут?
Мысль о неминуемой смерти вызвала новый поток слёз. Ничего, дереву пофигу.
Но тут её по-хозяйски взяли за плечи и развернули на сто восемьдесят градусов. И прижали к груди. И гладили по голове, с которой где-то потерялась шапочка. И, кажется, даже целовали куда-то в макушку.
— Госпожа моя, что вы услышали? Что подействовало на вас так разрушительно?
— Ну так та штука же сломалась. И как он теперь вернёт меня домой? — Лизавета несмело подняла голову и встретилась с Соколом взглядом.
— А он вам обещал?
— Ну… сказал, что попробует. Если я соберу ему эту волшебную хрень.
— Ну так он и попробует? А не он, так я. Посмотрю хоть, в каком таком загадочном месте вы живёте, — он улыбался, он опять улыбался.
— Нет, вы не понимаете, — слёзы потекли опять.
— Ясное дело, не понимаю. А вы объясните. Или вы не верите, что я могу добраться в любую точку обитаемого мира?
— Вот, обитаемого мира. Можете, конечно. Но я не из обитаемого мира, понимаете? Я совсем не из этого мира. Он нашёл меня через свой сложный агрегат магическим обрядом. А теперь лампы разбились, и эта штука больше не работает! Туда не доплыть ни на каком корабле, разве что в мечтах. Я умру здесь и никогда не увижу родных!
— Так вот оно что, — он рассмеялся, как-то радостно, будто решилась какая-то нерешаемая задача. — И всё про вас сразу же понятно. Почему вы не как все, почему у вас даже рисунок небес другой, и сказки ваши почему другие. Я даже не знаю, чем вас утешить, госпожа моя. Не нахожу слов, а со мной такого не бывает. Я не могу мгновенно вернуть вас домой, но я постараюсь скрасить вашу жизнь здесь, если вы позволите мне.