Хранительница его сокровищ

Кальк Салма

— После того, как приходили солдаты тайной службы и искали сестру, — всхлипывала Тилечка. — Когда утихло всё, брат Паоло поднялся к ней — а она уже не дышит. К ней даже не заходили, она сама… Отец, говорят, что-то против них сказал, так его просто шпагой проткнули, и всё. И двоих братьев. Паоло успел убежать, и вернулся, только когда их и след простыл, а дома вот такое. Он остался да двое младших, они в лодке прятались и всё слышали. И Камилла. Антонио сказал, что Паоло пришлось немного побить, тогда только он понял, что теперь самый старший и что всё — на нём.

И они с Альдо сказали Паоло, чтобы брал всё ценное, Камиллу и самых младших — Нитту и Вито, в лодку, и вон из города. И даже не к тётке, отцовой сестре, а вообще куда-нибудь подальше. И Паоло понял, и они с Камиллой и младшими собрались и уплыли. И я теперь совсем ничего о них не узнаю. Но как же так, госпожа Элизабетта? Что мы всем им сделали-то?

Лизавета просто обняла девочку, без слов. Слов уже как-то не осталось.

— Вы не могли бы разговаривать снаружи? — злобный шёпот Крыски встряхнул и заставил собраться в кучку.

— Уважаемая госпожа Агнесса, никто не намеревался мешать вам. Извините. Но так уж сложилось, ничего не поделаешь, — и даже не оборачиваться на неё, просто чуть повысить голос.

Крыска фыркнула, выбралась из-под одеяла, встала, обулась и вышла.

— И пусть её, — Лизавета гладила Тилечку по голове.

Понимала, что тут нужно проплакаться. Пусть лучше сейчас ревёт, чем потом неделю слёзы будет глотать.

Атиллия ревела и говорила — о своей семьё, и о матери, которая всегда была к ней добра — ну, насколько это позволял отец и другие дети. Лизавета не представляла себе, как это — восемь детей, теснота, нищета. Никакой медицинской помощи, антибиотиков-жаропонижающих-обезболивающих-прививок, садиков-школ, и что там ещё бывает в её нормальном мире. И ведь даже в таких условиях приличные дети вырастают…

К слову о медицинской помощи. В нормальном мире она давно бы дала Тилечке успокоительного, и та бы уже спала. А в этой, простите, заднице что делать? И куда запропастилась Агнеска?

— Я сейчас, — сказала она Тилечке, натянула сапоги и вышла.

Снаружи было темно. Неудивительно, конечно. В стороне горел костёр, там сидели — кто-то из парней Сокола и пара служек в рясах.

Сам он возник всё равно что прямо из темноты.

— Не спится, госпожа моя?

— Вы не знаете, где Агнесса?

Он усмехнулся.

— Знаю. А она зачем вам понадобилась?

— Так ваши молодые люди расстроили мне девочку, не могли до завтра подождать! Теперь она ревёт белугой и никак не может успокоиться.

— Они были готовы всё рассказать сразу, как вернулись, это я их притормозил.

— Спасибо, конечно, но подождать до завтра было бы ещё лучше. Она мало что устала, теперь ещё и это. Надо бы успокоить, я и подумала — может, у госпожи Агнессы какое зелье есть или отвар, чтоб спать.

— Может и есть, конечно, но она сейчас вон там, — он кивнул на большой шатёр, и до утра мы её оттуда не достанем.

— Пусть там и остаётся, — злобно пробормотала Лизавета.

Входное полотно шатра зашевелилось, и показалась Аттилия. Огляделась.

— Иди-ка сюда, детка, — скомандовал Сокол.

Так

скомандовал, что она послушалась. Подошла, всхлипнула.

— А чего вы тут командуете?

— Детка, пока вот он, — Сокол кивнул на большой шатёр, — спит, командую я. Да и когда проснётся, то подозреваю, только рад будет, что не нужно следить за каждой лошадью и каждым мешком. Пойдёмте-ка.

Привёл их к костру, шуганул оттуда мальчишек. От них остались раскладные стульчики — два, туда и были усажены Лизавета и Аттилия.

— Тебе Антонио про мать и остальных сказал, так? — отцепил от пояса флягу, протянул Аттилии. — Пей.

Она беспрекословно взяла, глотнула…

— Что это?

— Хороший крепкий напиток, — усмехнулся Сокол. — Поможет успокоиться и уснуть. Ничего ж не изменишь?

— Да, — вздохнула Атиллия, шмыгая носом.

— Поэтому будем помнить. А с рассветом нам подниматься и отправляться дальше.

— Я с ней даже не попрощалась.

— Так тоже бывает, — кивнул Сокол. — Я тоже не попрощался со своей матушкой. Я был далеко. И даже на Острове Мёртвых не получилось с тех пор побывать.

— На Острове Мертвых? — удивилась Лизавета.

— Остров-кладбище. Там только хоронят, и ещё там храм, — пояснила Аттилия. — Я так поняла, соседям оставили денег, чтобы они позаботились о похоронах, но вдруг они просто выбросили всех в канал, и всё?

— Думаю, позаботились, не совсем же они пропащие? — Сокол взял у девочки флягу и протянул Лизавете.

Фляга была чудо как хороша. Из лёгкого металла, с видимым в свете костра чернёным рисунком — галера под парусами, и над мачтой — птица. Лизавета сняла крышечку, понюхала — пахнет травами. Ничего крепче вина она пока здесь не пила, да и дома тоже не часто — сосуды подводили. Глотнула, зажмурилась… Да-а-а, жидкий огонь, не иначе. Внутри сразу же стало тепло.

— Что это? Где вы такое берёте? — начала спрашивать она, продышавшись.

— В данном случае — лекарство, — усмехнулся он и забрал флягу. — Берите, другого ничего нет, — он вытащил откуда-то пару персиков и дал Лизавете и Аттилии.

— Не хочу, — замотала головой девочка.

— Так я ж не спрашиваю, хочешь или нет, — сказал Сокол. — Я даю и говорю — бери и ешь.

Она швыркнула носом и взяла.

Персик был чудесный, терпкий и сочный. Лизавета персики любила, но какие ж дома персики? Только китайские. Белые и почти безвкусные. Лучше уж в компоте.

Атиллия бросила косточку в костёр и поднялась.

— Я пойду. Спасибо. Я усну, не беспокойтесь.

Сокол поманил её к себе, осмотрел, коснулся виска пальцами.

— Ступай, детка. И надейся, что дальше будет только лучше.

Сидели, молчали. Спать хотелось, но не так сильно, как час назад.

— Госпожа моя, а у вас остались дома дети? — вдруг спросил Сокол.

Она вздохнула.

— Не то, чтобы дома, но — да. Дочка. Большая уже.

— Удачно замужем?

— Да что вы все про замуж-то! Нет, учится она. В университете. И если квартиру я ей сделала, то кто будет деньги на жизнь переводить — я теперь не знаю.