Хранительница. Памятью проклятые
Шрифт:
Прокравшись к двери, я затаила дыхание, силясь понять есть ли там кто-нибудь живой.
— Я тебя слышу, — негромко сообщили мне с той стороны, — открой, пожалуйста.
Что ж, таиться, видимо, больше не было смысла.
— Тебя прислал Влад? Убедиться, что я еще живая?
— Нет, — Глеб помедлил и неохотно сообщил, — он сейчас в машине, у дома сидит, ему незачем кого-то присылать.
— Тогда ты здесь зачем?
— Я тебя не помню, но должен о тебе заботиться. Вот, — под дверь была осторожно подсунута записка, — когда вы с Владом ушли, я не мог успокоиться.
— Терпеть не можешь мыть пол под той полкой, — перебила его я, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. Разделение труда у нас всегда было примечательным. Он моет полы, я мою посуду. И выполнял свои обязанности Глеб исправно, но полочка всегда была обделена его вниманием, потому я сама протирала под ней раз в месяц. А тут почему-то забыла… Хорошо, что забыла, наверное.
Записка, что он под дверь подсунул, была мне хорошо знакома. На вырванном из ежедневника листке, чуть кривоватыми от спешки буквами, но несомненно моим почерком было выведено беспечное:
«Пошла гулять. Вернусь не поздно. Не скучай, блохастик. Леся». И улыбающийся смайлик…
Это была моя записка, это я ее писала. Я.
Дверь открывала решительно и быстро, но на ощупь, потому слегка завозилась, зато когда открыла, была награждена за все свои истрепанные нервы. На пороге стоял Глеб с объемной сумкой.
— Я поесть принес, — с улыбкой произнес он, — давай знакомиться еще раз.
Едой оказались: батон колбасы, буханка хлеба, чай в литровом термосе и долька твердого сыра.
Бутерброды из всего этого предстояло ваять мне, так как Глебу хватило и заваривания чая. Я не спорила, послушно приняв из его рук раскладной нож.
Это были самые вкусные бутерброды в моей жизни.
— Может, позовем Влада? — предложил оборотень, с улыбкой наблюдая за тем, как я жадно запихиваю в себя уже четвертый бутерброд, изредка заливая плохо прожеванные куски горячим чаем.
— Зачем? Он вообще вроде как домой уехал.
— Он о тебе беспокоится.
Я злобно хохотнула, просто не смогла сдержаться.
— Обо мне, как же.
Знал бы Глеб, почему Влад со мной возится, так бы не говорил… Впрочем, он же и должен знать. Или, по крайней мере, знал раньше.
Настроение ощутимо испортилось. Он, Кристина, даже Богдан — городовой ведь посвятил их в детали своего плана. Не мог не посвятить.
— Алеся?
— Ммм?
— Не хмурься, — попросил этот предатель, — тебе не идет.
Я промолчала, заткнув себя очередным внушительным куском бутерброда. Одно слово — оборотень, даже в темноте видит. А мне бы вот хоть что-нибудь разглядеть…
Большой, мощный, еще полный энергии, а потому яркий фонарь, который Глеб включил, пока я резала хлеб и колбасу с сыром, сейчас был выключен. Ослепленная ночью, я только сейчас, с запозданием, поняла, насколько же я слабее обычной нечисти. Видеть в темноте — естественно даже для шестой ступени. А я? А меня ничему не учили, на меня как на живца ловили. И ведь даже поймали, просто пока еще об этом
Несмотря на все свои злые мыслишки, я была сыта и чувствовала себя значительно лучше. Рядом с Глебом было спокойно, согретая мною постель еще не успела остыть, а еда приятно согревала изнутри. Хотелось спать.
Душераздирающе зевнув, я нехотя отложила недоеденный бутерброд.
— Ложись спать, — предложил оборотень.
— А ты?
— Я посторожу.
Я была только за, так мне было еще спокойнее.
Забравшись под одеялом, я слушала, как Глеб поудобнее устраивается на полу у кровати.
— Спокойной ночи.
— Да, — улыбнулся он, — спокойной.
Сглазила я, или в этом доме спокойных ночей в принципе не бывает, но стоило только закрыть глаза и расслабиться, уплывая в сон, как над нами что-то тяжело грохнуло. Словно шкаф уронили.
Вздрогнув, я подскочила на кровати. Глеб уже был на ногах, и глаза его тускло светили золотом в сырой темноте.
— Что это?
— Не знаю, — напряженно отозвался он. Над головой заскрежетало. Кажется, кто-то перетаскивал диван, а может быть кресло, не заботясь о целостности напольного покрытия.
Еще раз грохнуло.
— Я схожу, проверю, — решил Глеб, всматриваясь в потолок.
— Не надо!
— Не бойся, — лица я не видела, но ободряющую улыбку почувствовала, — то, что там сейчас шалит, для нечисти не опасно. Я быстро.
— Тогда я с тобой!
— Нет, — отрубил он, вручив мне фонарь, — вот держи, и к лестнице даже близко не подходи. Поняла?
— Д-да…
— Хорошо. Умница, — похвалил он меня и ушел, аккуратно притворив за собой дверь.
Как Глеб и велел, я осталась в квартире, но вместо того, чтобы трястись в кровати, прокралась к двери, чуть открыла ее и тряслась уже там, вслушиваясь в тишину и прижимая к груди фонарь.
Включать его не спешила. Наверное, это очень странно, но в темноте мне было не так страшно, нежели в компании столь скудного источника света. Ведь насколько бы мощным он ни был, полностью рассеять тьму фонарь был не в состоянии. А я была достаточно напуганной, чтобы в темноте, прямо на грани освещенности, улавливать непонятное шевеление. Конечно, стоило только дернуть луч фонаря в сторону, где мне почудилась подозрительная активность, и становилось ясно, что это всего лишь безобразничает мое расшалившееся воображение, а в темноте, на самом деле ничего нет. Но… страшно было просто представить, что со мной случится, если вдруг там что-то окажется.
Где и что Глеб проверял, не знаю, но страшный грохот, прокатившись по всему второму этажу, замер прямо надо мной, чтобы хорошенечко бабахнуть над моей головой. Словно кто-то прыгнул. Кто-то огромный и тяжелый до неприличия, способный при должном усердии проломить пол и свалиться на меня. И прощай тогда, Леся, здравствуй, блинчик.
Грохот повторился, но был на порядок тише, что, впрочем, не могло меня успокоить. Казалось, то что буянит на втором этаже, знает, где я сейчас нахожусь, и целенаправленно меня пугает.