Хризалида

Малахиева-Мирович Варвара Григорьевна

«Заката розовое пламя…»

Алле [Тарасовой]

Заката розовое пламя Одело золотую рожь. Неторопливыми шагами Ты по меже домой идешь. Там, на лесной опушке рдеет Свечою алою сосна, За ней пустынная аллея Уж синей мглой напоена. Овеет влажною прохладою Твою дорогу вещий лес. Светляк зажжет свою лампаду… Раскроет ночь врата чудес. 22 июля 1938, Снегири

«Трепещет в сердце стих, как птица…»

Трепещет

в сердце стих, как птица. Я говорю ему: лети! На этой клетчатой странице Твои закончатся пути! Как я — ты медлен и недужен, Как я — ты немощен и хил. Твой низкий лет — кому он нужен? А для иного нету сил. И всё же мы с тобой поэты, И нам нельзя порой молчать: Для сердца песен недопетых Тяжка гробовая печать. 11 марта 1939, Москва

«Глухие уши мои…»

Глухие уши мои, Слушайте! Сквозь плач и вой вьюги (Так шумит моя старая кровь В склерозной моей голове) Вслушайтесь в то, что доносится К тому, кто в часы бессонницы Сидит, как я, на постели, Ощущая бег планеты И шелест крыльев Времени. …Последний вздох умирающих, Первый крик рожденных, Железный звон оков, Ночные узников стоны, Грохот бомб над Испанией, Плач изгнанников Чехии, Вопль мирового страдания… Слышу. Но поздно мне, старому, Глухому, хромому, недужному, Ответить, как юный Сиддхарта: — Я всё услыхал. Я иду. . Увы мне! Я слышал. Я слушаю. Но завтрашний день начнется И так до ночи докатится, Как будто бы я не слыхал Ничего, кроме вьюжного шума В склерозных моих ушах. Буду жарить на газе булку, Пройду переулком в аптеку (Осторожно по льду ступая), С Телемаком займусь немецким, Постираю свои отребья, Ненужное что-то спрошу, Невпопад на что-то отвечу, Раскрою в кухне букварь — Почитать с работницей Шурой. . Маловато, Мирович, Для того, кто в бессонные ночи Слышит вопль мирового страдания. 22 марта 1939, Москва

«Бывают дни опустошения…»

Бывают дни опустошения. Уходит влага бытия (Быть может, силу обновления Корням засохнувшим тая). Но пустотой душа испугана И, нищетой пристыжена, Глядит растерянно вокруг она, Ища забвения вина. В такие дни работой черною Займи ненужный долгий день, Отважный волею упорною Преодолев тоску и лень. Всё, что дневной потребой задано, Без рассуждений соверши, И тихо в ночь уйдет оправданный Бесплодный день твоей души. 24 июля 1939, Снегири

«Ночь. Еще не глубокая…»

Ночь. Еще не глубокая. Где-то лунная или звездная, (Город не знает — какая), С предвесенним дыханьем зимы Нежно морозным, С равниной снегов, еще не оттаявших, С уходящими в бледную мглу Пустынными далями. А у нас — в четырех стенах Ночь — покойник, в гроб замурованный — С потолком вместо неба, С духотой миллионов дыханий. И вместо ночного молчания — Тщета человеческих слов. 23 марта 1939. [Москва]

«Из

моей тоски о природе…»

Из моей тоски о природе Сегодняшней ночью Расцвел чудесный сон. Какое буйное золото Небывало роскошных нив! … Ветряков недвижных крылья В синеве украйнского неба, Над рекой дремотные ивы, Аромат помятых трав… …Но вкрались в сон томленья О том, что нет переправы На тот блаженный берег За неширокой рекой… И сон улетел, и проснулась Душа в неизбывной тоске. 24 марта 1939, [Москва]

«В моем предутреннем томлении…»

В моем предутреннем томлении Я вижу долгий дикий лес, Угрюмых сосен разветвления На бледной хмурости небес, Вокруг лесов пустыню снежную И скорбь немую бытия, Оледенелую, безбрежную, Как эти мертвые края… 15 апреля 1939, [Москва]

«Мелкие брызги потока…»

Мелкие брызги потока, Несущего всех в Мальстрем. Голос железного рока, Далекий, забытый Эдем… 9 мая 1939

«…Да — это много: жить, дышать…»

…Да — это много: жить, дышать, Напевам иволги внимать, Глядеть на юную листву, На шелковистую траву, Следить за бегом облаков Между березовых стволов. Забыть пустых томлений зной. Вкусить вечерних дум покой И прошептать: Благословен Мой долгий в здешнем мире плен. 14 июня 1939, Снегири

«Море синее! Давно ты ждешь меня…»

Море синее! Давно ты ждешь меня. Обмелел, увы, мой ручеек. Медленно ползет он по равнине, Зарываясь в тину и песок. Но ему не перестали сниться Дальний твой простор и синева. И к тебе он каждый миг стремится, Двигаясь едва-едва. 16–22 октября 1939, Москва

«Пришла белокурая женщина…»

Пришла белокурая женщина Из Загорска (а был он Сергиев), В те далекие, скорбные дни, Как с бедной моею старицей, Точно в склепе живьем замурованы, Мы томились из года в год. Пришла белокурая женщина — Молодая, светлая, нежная — И в старость мою зачерствелую, Глухую, сухую, пыльную, Точно солнечный дождь пролился: Пахнуло весенней березкою, Незабудками сада заглохшего, Зубчатым бархатом елок Над зеркальным прудом Гефсимании. . Но есть у сердца кладбища, Которых не смеют касаться До дня воскресения мертвых Ни память, ни луч сознания. И только тоске покаянной, Костром негасимым совести Дано озарять те кладбища. 29 февраля 1940, Москва

«Косят, косят, убирают…»

Косят, косят, убирают Переспелые овсы. С утра до ночи сверкает Над полями взмах косы. Смерти колос не боится, Полон жизни торжеством… И послушной вереницей За снопами сноп ложится В легком нимбе золотом. 16 августа 1940, Снегири

«Ох, тошно мне, тошнехонько…»