Хризалида

Малахиева-Мирович Варвара Григорьевна

Последний ее портрет: «старушка с полуседыми свисающими прядями волнистых волос и острым напряженным взглядом» [164] .

16 августа 1954 г. Варвара Григорьевна Малахиева-Мирович умирает.

«Вспомнилось жаркое дыхание Л.И. [Шестова. — Т. Н.] у моего уха и страстный шепот (под музыку увертюры Кармен, в партере Большого театра): “Во всяком случае, у нас впереди есть еще познавательный шанс, не похожий ни на какой другой: то прояснение сознания, какое бывает у всех умирающих на грани смерти” (это было окончание разговора, который мы вели в фойе и который начался еще дома)» [165] .

164

Бирукова Е.Н. Душа комнаты // http://www.klenniki.ru/mechev-obchin/mechevskaymiryne/255-dusha-komnaty.

165

6 декабря 1947.

ТАТЬЯНА

НЕШУМОВА. ПОЭТИЧЕСКИЙ МИР В.Г. МАЛАХИЕВОЙ-МИРОВИЧ

1

Малахиева-Мирович — автор одной печатной [166] книги стихотворений «Монастырское» (написанной в 1915 г. и опубликованной в 1923-м) и 3-х рукописных книжек — «Братец Иванушка», «Осеннее» и «Стихии Мира», — созданных в августе 1921 для сбыта в Лавке Писателей [167] (вряд ли имевших читателей за пределами узкого круга ближайших друзей), — при том, что объем ее поэтического корпуса приближается к 4 тысячам стихотворений. Первые сохранившиеся стихи, написанные еще на гимназической скамье, датируются 1883 годом (в этом году вышел 1-й сборник «Вечерних огней» Фета, в этом десятилетии создавались поэтические шедевры В. Соловьева, Я. Полонского и К. Случевского, состоялись литературные дебюты Надсона, Фофанова и ровесницы М.-М. Мирры Лохвицкой). Последние стихи М.-М. написаны за год до смерти — в 1953.

166

Не считая специально адресованной детской аудитории книжечек (дореволюционные названы в предыдущей статье, см. прим. 2 на с. 447 и прим. 4 на с. 448).

167

Богомолов Н.А., Шумихин С.В. Книжная лавка писателей и автобиографические издания 1919–1922 годов // Ново-Басманная, 19. М., 1990. С. 118.

Иначе говоря, начало творческого пути М.-М. приходится на досимволистскую пору русской литературы, развитие — на эпоху зарождения, становления, расцвета и «умирания» символизма, на ее глазах возникают акмеистические и футуристические поэтические линии, происходит катастрофическое прерывание естественных линий развития русской поэзии, формируется соцреалистический канон и, наконец, вырабатываются навыки неподцензурных практик свободной литературы в условиях тоталитаризма, транслирующих «поврежденную традицию». Почти 70 лет активной литературной жизни — поистине мафусаилов век. Путь примерно такой длины прошли в литературе единицы: И.А. Бунин, Е.Л. Кропивницкий, С.И. Липкин.

В 1910–1920-е годы имя ее не было неизвестно: сотрудница «Русской мысли», переводчица, литературный и театральный критик, автор десятка детских книжек [168] .

При этом репутация М.-М. как автора одной поэтической книги определила ее место в существующей картине истории русской поэзии: поэтесса, отразившая «удивительно богатый духовный и душевный мир православной женщины» [169] , соединившая «элементы духовной и народной поэзии с влиянием А.А. Ахматовой и С.М. Городецкого» [170] (характерно, что названы не самые актуальные для М.-М. имена).

168

1926: День в деревне. [М.]; Лето (стихи для детей). Л.; Листопад. [М.] (2-е и 3-е изд.: 1928, 1930); Мячик-прыгунишка. М.-Л. (2-е изд.: [М.] 1930); Наш завтрак [М.]; Наша улица. М.-Л.; Наши друзья. М.-Л.; Пойдем играть! М.-Л.; Шутки-прибаутки. Л.; (2–е изд.: Л.-М., 1927], [Л.] 1929; [Л., 1930]). 1927: Зима [М.]; Мои песенки. М.; На зеленой травке [М.]; На работу [М.]; Наш сад [М.]; Про кукол [М.]. 1928: Бабушкин пирожок. М.; Весна-красна. [М.]; Живой уголок. (Рассказы для детей) [М.]; Что я вижу из окна. [М.]; 1930: Небылицы в лицах; Про лентяя-растеряя [обе — Киев]. В начале сороковых книга сказок М.-М. вышла в немецком и французском переводах в Швейцарии (о чем, автор, возможно, и не знал): Schneeflocken. Neun Mächen und Erzälungen / Uebers. von Suzanne Engelson und Pauline Bitter-Magnena. Luzern. 1940; Heures printanièes. Dix contes russes / V. Mirovitch; Trad.par Suzanne Engelson. Lausanne: La Concord, [1941]. Среди напечатанных, но не разысканных изданий: «Наши песни и рассказы» (Киев, 1918); «Пора вставать», «Мой уголок», «Наши игрушки», «В лес по малину», «Птичий двор»; сохранился перечень рукописных книг М.-М. для детей: «Кто во что играет», «Про букашек на ромашке», «Драчун Карачун», «Веселый малыш», «Маленькие садовники», «Маленькие плотники», «На белых песках», «У теплого моря» (записан О. Бессарабовой — МЦ. КП 4683/50. Л. 124).

169

Сто одна поэтесса Серебряного века. Антология. Сост. и биогр. статьи М.Л. Гаспаров, О.Б. Кушлина, Т.Л. Никольская. СПб., 2000. С. 139. Ср. комментарий Е. Евтушенко к републикации избранных стихотворений из «Монастырского»: «Не знаю, была ли поэтесса монашкой, смею только догадываться, вряд ли. Книга построена как фортепианная пьеса на одну тему, но в нескольких частях, где есть и грусть-тоска у монашек по вольной волюшке, и вымечтанная в сырости келий сладость греха, и настуканная в стену холодными женскими коленками монастырская азбука одиночества. Если даже это мистификация, то очаровательная» (Огонек. Поэтическая антология Русская муза XX века № 31. Июль 1988).

170

Поливанов К.М., Васильев А.В. Малахиева-Мирович // Русские писатели. 1800–1917. Т. 3. М., 1994. С. 491.

Теперь, с открытием полного объема ее поэтического творчества и освоением его характернейшей и наиболее репрезентативной части, репутация эта должна быть скорректирована и место М.-М. в истории русской

поэзии определено с большей точностью. Это старейший автор неофициальной литературы, оставшийся до конца дней верным символистической системе, но, подобно позднему Ф. Сологубу, открывший внутри нее возможности отстраненного реалистического письма (а иногда и острой сатиры) и предвосхитивший многие достижения поэтов лианозовской школы.

Печатных откликов поэзия М.-М. не удостоилась. Этому способствовала тематика единственной опубликованной книги, вызывающе неловкая — «в разгар большевистского похода на Церковь» [171] .

Но единичные частные отклики были. Среди них важнейшим является свидетельство Д.С. Усова: «Монастырское» очень любил А.В. Звенигородский. Оригинальный (и маргинальный) поэт, ценимый О. Мандельштамом [172] , никогда не расставался с этой книгой — «она у него всегда в боковом кармане сюртука» [173] .

171

[Кушлина О.Б. Биографическая статья о М.-М.] // Сто одна поэтесса. С. 138.

172

Имя Звенигородского мало известно современному читателю, а между тем Мандельштам называл его среди немногих, «кто хоть отдаленно приблизился к поэзии» (Мандельштам Н.Я. Вторая книга. М., 1990. С. 273). Стихи Звенигородского см. на сайте: http://www.poesis.ru/poeti-poezia/zvenigorod/biograph.htm.

173

Усов Д.С. «Мы сведены почти на нет…». Т. 2. Письма. Изд. подгот. Т.Ф. Нешумовой. М., 2011. С. 440.

Известно еще всего два отзыва о стихах М.-М. Оба негативны, но в каждом случае трудно не заметить в этом отрицании внелитиратурных мотивов. «Декадентскими пустячками» назвала в своих мемуарах единичные публикации ранних стихотворений М.‑М. Евгения Герцык, «Монастырского», видимо, так и не прочитавшая. В ее шаржированном портрете М.-М. и в этой оценке есть ревнивая нотка: так же, как и М.-М., она претендовала на место интеллектуальной подруги Шестова. «Слабыми стихами» назвал «Монастырское» в письме 1923 г. к Л. Шестову М.О. Гершензон [174] , весьма сочувственно и заботливо относившийся к М.-М. как к человеку. Здесь, думается, сказалась и психологическая неготовность серьезно отнестись к поэтическому дебюту пятидесятитрехлетней дамы, и общая далековатость проблематики «Монастырского» от тогдашнего круга размышлений Гершензона, и нежелание признать за старой знакомой, имеющей репутацию журналистки и переводчицы, своеобычный поэтический дар.

174

Гершензон М.О. Письма к Льву Шестову (1920–1925). Публикация А. д’Амелиа и В. Аллоя. Минувшее. Вып. 6. М., 1992. С. 291.

Этот дар позволил изобразить в «Монастырском» почти вневременное — земное сознание своевольно отрешившихся от мира женщин, во всем психологическом богатстве (силе и слабости) чувства; в отчужденности и от «мужского» мира философских исканий, и от «светского» мира интеллектуальной женщины. М.-М. удалось запечатлеть парадоксы этой простоты, ее неоднозначность. Стилистически книга задумана и выполнена как ряд близких к сказовой форме монологов или рассказов-«примитивов», записанных говорным стихом, форма которого как бы максимально далека от «поэтичности» — «разнообразием и подвижностью интонации», «стремлением приблизить ее к обыкновенной, разговорной» [175] речи.

175

Эйхенбаум Б.М. Мелодика русского лирического стиха. Пг., 1922. С. 8–9.

В третьем годе Мучилась я, Пашенька, головой; Прямо скажу, что была я вроде Порченой какой. Голова болеть начинает — Сейчас мне лед, порошки, А я смеюсь, дрожу — поджидаю, Прилетят ли мои огоньки. День ли, ночь ли — вдруг зажигается Вокруг звезда за звездой, В хороводы, в узоры сплетаются, Жужжат, звенят, как пчелиный рой. Церковь над ними потом воссияет, Невидимые хоры поют — Не то меня хоронят, не то венчают, Не то живую на небо несут. И так я эту головную боль любила Срывала лед, бросала порошки, Но матушка-сиделка усердно лечила — Так и пропали мои огоньки.

Уже в «Монастырском» проявились зачатки той поэтической формы, которая еще резче проявится в стихотворениях М.-М., образующих ее рукописную книгу «Быт» (1922–930), предвосхищая поэтику лианозовской школы с ее отказом «от прямого лирического пафоса», заменой «лирический монолога… диалогической игрой чужими голосами» и особым положением автора, который «в описываемые события никогда не вмешивается, он их только регистрирует, “протоколирует”, занимая позицию как бы добровольного летописца, стремящегося к максимальной конкретности и объективности» [176] :

176

Кулаков В. Поэзия как факт. М., 1999. С. 16–17.