Хромой Орфей
Шрифт:
– Разве не видите, что нету дома?
– произнес ворчливый голос.- И поторопитесь, а то запрут парадное!
Это была правда. У входной двери он наткнулся на кряхтящую фигуру дворник брел по коридору, гремя связкой ключей, и Гонза прошмыгнул мимо, как улепетывающий вор. У него за спиной враждебно загремел ключ, и опять перед ним - тьма.
И дождь.
И улица.
Он чихнул. Минуту растерянно повертелся на краю тротуара, потом поднял воротник пальто до самых ушей и спрятал закоченевшие руки в карманы. Ничего. Отзвуки одиноких шагов. С главной улицы долетал скрежет трамваев о рельсы. Высоко над головой
Он стал глядеть вдоль улицы, напрягая слух, чтоб не пропустить знакомый топот туфелек. Прижался спиной к опущенной металлической шторе пекарни - хоть от дождя укрыться - и застыл, перестал воспринимать время. Превратился в статую, которую можно назвать «Ожиданье». Ее поставили перед булочной. Шелест дождя усилился, убаюкивал, погружал в полусон; Гонза сосчитал до ста, потом до тысячи, закрывая глаза и поспешно открывая их, когда слышались приближающиеся шаги. Нет, это широкий мужской шаг, шлепанье калош слабеет и сливается с чавканьем дождя, вот бьют часы на башне: бом-бом... Сколько же пробило? Он все стоял и ждал, ждал. Долго ли?
Ах, не все ли равно?
А потом... это произошло с ошеломляющей внезапностью и так быстро, что он успел сделать всего два неуверенных шага от металлической шторы под дождь. Рокот. Легковая машина с голубыми огнями - мотор еле слышно ворчал под капотом - остановилась у края тротуара, дверца, выпустив стройную фигурку, захлопнулась, и машина уплыла вниз, в темную улицу, может быть, в мир сновидений.
Дождь.
За сеткой дождя - стройная фигурка.
Перед ним была она. Их разделяли всего четыре шага.
Он узнал ее сразу, но не тронулся с места.
Видимо, она его тоже узнала. Он заметил, что она остановилась как вкопанная, рука опустилась в сумочку за ключом, но не окончила этого тысячу раз повторенного движения. Это не она, не может быть! Он воспротивился этой возможности. Отверг ее. Простуженно потянул носом, дрожал от холода, но все еще не двигался: в неосмотрительном движении могла таиться развязка, неприемлемая, как смерть, как безумие или действительность. Он отчаянно пожелал, чтоб она тоже не шевелилась. «Не двигайся!» - хотелось ему крикнуть, предупредить ее, а то произойдет что-то ужасное, непоправимое, пусть лучше она растает так же неожиданно, как появилась. Завтра расскажем друг другу об этом и посмеемся...
Он не верил, пока она не протянула к нему руку и слуха его не коснулся мучительно знакомый голос:
– Я знала, что этим должно кончиться. Пойдем!
И все-таки! Он здесь и, как ни удивительно, проник сюда без затруднений и без унизительных упрашиваний, был введен по бесконечным лестничным маршам, как благовоспитанная собачка, вошел в дверь и вот торчит здесь и жмурится от света, и с плаща его капает вода.
– Может быть, ты хоть плащ снимешь?
Он подчинился молча, избегая ее взгляда, ему казалось, что его движения до смешного неловки и словно чужие. Он обтер ладонью мокрое от дождя лицо.
Здесь было тепло, его удивило, что в доме центральное отопление, хоть дом не из новых.
– Ты сядешь?
Да. Почему бы нет? Он сел на край широкой постели и
Смотреть больше было не на что, и он перевел взгляд на нее.
Она стояла недалеко, лампа озаряла ее волосы, она глядела на него с той умоляющей жалобностью, с какой глядят на безнадежно больных. Это ему не понравилось. Говорили, просили его такие знакомые глаза.
– Мне бы надо было представиться, - промолвил он.
– Нет. Я тебя узнала.
– Но ты - это не ты. У тебя есть сестра? Она страшно на тебя похожа. Такие же руки, губы, такие же глаза и такие же брови. Я расстался с ней несколько часов назад у входной двери. Ты не знаешь, где она?
Она сжала руки, шагнула к нему, заколебалась, не посмела его коснуться.
– Гонзик...
Закрыла лицо руками, но потом их резко отдернула, подошла к зеркалу и принялась расчесывать волосы гребнем. Он смотрел на нее с изумленьем, склонный видеть в этом бесчувственность содержанки. Она повернулась к нему уже с невозмутимым выражением лица. Черт побери, как умеет притворяться! Такая трогательная невинность разоружила бы целый суд присяжных - кто не попался бы на удочку?
– Говори, пожалуйста!
– О чем? Ты ведь запретила мне задавать вопросы. Как может тебя интересовать, что скажет идиот?
– Не говори так.
– Почему?
– воскликнул он.
– Прикажете осведомиться, как прошел сеанс, мадам? Или почем берете за любовь?
– Он хрипло выбрасывал из себя слова, но внешне ему удалось сохранить хладнокровие.
– Со мной-то можно не стесняться. Я тотально мобилизованный подсобный рабочий, и машины у меня нет... И вы мне не по карману.
Только ее вскрик заставил его замолчать.
Он опустил голову - в нем заговорили ужас и стыд.
Ее голос зазвучал совсем близко. Гонза брезгливо отклонился, чтобы избежать прикосновения, и подавил минутное, но сильное желание ударить ее. Она стояла перед ним, уронив руки, и ее отчаянье казалось таким искренним, что он на мгновение смешался. Полюбуйся: актриса в высшем взлете своего искусства! Браво, вопит зрительный зал. Тем хуже! Чего ты домогался? Куда тебе до нее! Ты шут с нищенским узелком в руке, печальный паяц, чье выступление завершится пинком под зад. А эта далеко пойдет! Камень и тот разжалобится. Он не по шевелился, даже почувствовав ее пальцы в своих волосах.