Хроника № 13 (сборник)
Шрифт:
ИННА. Никто, просто… Вы не обижайтесь, я прямо скажу…
ТЕТЯ КОТЯ. Нас обидеть – надо постараться. Мы уже насквозь обиженные.
ИННА. Так вот. Интеллигенция всегда думала не только за себя, но и за народ.
Манайлова резко поднимает голову и в упор смотрит на Инну.
МАНАЙЛОВА. Это ты у нас, что ли, интеллигенция? Типа Чехов в юбке Антон Палыч?
ИННА. А вы Чехова читали?
МАНАЙЛОВА. Читали, читали – и не только про Каштанку! Но вот интересно,
ИННА. Во-первых, не матерные, во-вторых, не против Бога, а…
МАНАЙЛОВА. Побежал бы или нет, я спрашиваю? Интеллигенция, блин!
Бросает карты, идет к кровати, ложится.
ТЕТЯ КОТЯ. Весь отдых поломали.
МАНАЙЛОВА (садится на кровати – не может успокоиться). Интеллигенция! Вот в интернате учитель у меня был по математике Сергей Леонидович, три двойки подряд в журнал поставил, а у нас за это прогулок в город лишали. Я разозлилась и вырвала из журнала листок. А он догадался, что я, но никому не сказал! Сказал: неизвестно. Зато потом со мной целый час говорил. По душам. Вот это – интеллигенция! Я, может, из-за него другим человеком стала!
ИННА. Рецидивисткой?
Манайлова встает, идет к Инне. Инна поднимается.
ИННА. Ударить хотите? Ну ударьте.
Манайлова, подойдя к ней вплотную, стоит некоторое время, потом садится к столу.
МАНАЙЛОВА. Под кого ходим?
Играют.
ИННА. Для справки: Чехов был страшным бабником.
ВЕРОНИКА. Что говорит только в его пользу.
ИННА. И венерическими болезнями болел.
МАНАЙЛОВА. Ты нарочно, что ли, меня дразнишь?
ТЕТЯ КОТЯ. Вы опять?
АНЯ. Нет у нас никакой интеллигенции. У интеллигенции принципы, а у кого сейчас принципы? Я не встречала.
ВЕРОНИКА. И не надо! Принципы – страшное дело. Из-за них людей убивают.
ИННА. Я никого не убивала.
ТЕТЯ КОТЯ. Какие твои годы.
Вой сирены. Затемнение. Прожектора.
Ночь.
Тетя Котя стонет.
ИННА. Врача надо вызвать.
ТЕТЯ КОТЯ. Пройдет. Не первый раз.
Инна вскакивает, стучит в дверь.
ИННА. Эй! Человеку плохо! Нужен врач!
ТЕТЯ КОТЯ. Не надо. Разозлятся – хуже будет. У меня уже прошло.
ИННА. Нельзя же так! Знаете что? Надо взять и написать письмо о всех наших безобразиях. Что, убьют вас за это? Голодом уморят? Или вы уже совсем
Вой сирены. Затемнение. Прожектора.
Женщины сгрудились вокруг Инны, которая пишет письмо.
ТЕТЯ КОТЯ. Медицинской помощи не оказывают!
ВЕРОНИКА. Мне собственные прокладки из посылки не дали, подоткнуться нечем было!
МАНАЙЛОВА. Нормы увеличивают без конца!
АНЯ. Обращаются невежливо!
ИННА. Все. Подписывайте.
Пауза.
ИННА. Подписывайте, вы что?
ТЕТЯ КОТЯ. Зачем? Мы тебя поддерживаем, а подписываться – это уже… Это уже, как сказать… Типа революция.
МАНАЙЛОВА. У нас за коллективные жалобы кишки живьем вынимают и на руку наматывают.
Инна смотрит на всех поочередно.
АНЯ (решительно). А я подпишу! В самом деле, сколько можно терпеть? (Подписывает.)
ВЕРОНИКА. И я. (Подписывает.)
МАНАЙЛОВА. Мне, как бригадиру, нельзя. (Отходит, ложится на койку.) Да и вообще, не верю я в это.
ТЕТЯ КОТЯ. А мне УДО грозит, девушки, вы не обижайтесь. Еще два года тянуть – я не выдержу, у меня сердце слабое.
ИННА. Каждый сам делает свой выбор.
Вой сирены. Затемнение. Прожектора.
Открывается дверь, входит Вера Павловна.
Все встают.
Вера Павловна переводит взгляд с одной женщины на другую. Потом идет к коробке.
ВЕРА ПАВЛОВНА. Сколько?
ИННА. Столько, сколько смогли за восьмичасовой рабочий день. Четыреста двадцать.
ВЕРА ПАВЛОВНА. Ясно. Через пару часов зайду – чтобы было шестьсот.
ИННА. Не будет. Рабочий день окончен. Мы в письме все ясно написали.
ВЕРА ПАВЛОВНА. Какое еще письмо?
ИННА. Я сама вам отдавала…
ВЕРА ПАВЛОВНА. Когда? А, бумажка эта… Я думала, там стихи. У нас вон в третьем корпусе есть девушка, она тоже мне стихи дает все время. Я их в стенгазету отношу. Душевные стихи. Сейчас… (Вспоминает.) «Я солнца луч увидела в окне… И все равно, что на окне решетка. Но ведь он… чего-то там, не помню… дошел ко мне, как будто в детстве я счастливая девчонка! И пусть… Щас. Как там… И пусть судьба меня поставит раком, но солнце всем нам светит одинаково! Ну, раком я вычеркнула, а остальное – просто Есенин!