Хроника отложенного взрыва
Шрифт:
Света стояла, прислонившись к серой стене. Ее лоб касался холодной, шершавой поверхности, от которой пахло свежей краской после недавнего ремонта. Ее глаза с тоской смотрели на дверь, будто за ней была пещера Аладдина.
— Но нас арестовали. — Вепрь стоял точно в такой же позе с той стороны двери. — Оказывается, мои друзья совершали страшные убийства. Я и не знал. Я был всего лишь шофером. На следствии они все стали валить на меня. Подкупили прокурора. И вот я здесь. А они на свободе. Но я счастлив, что попал
Девушка чувствовала, как размягчается, превращаясь в теплое, сладкое облако. Она завороженно смотрела на металлическую дверь, как кобра на дудочку заклинателя.
… До укола оставалось 8 часов 12 минут. Заславский внезапно проснулся от нехорошего предчувствия. Тошнота подкатила к самому горлу. Захотелось встать и куда-то бежать. Вырваться из этих стен. Но душный воздух придавил к кровати.
Страх, мерзкий, холодный червяк, прополз под кожей. Напрасно Заславский пытался успокоить себя тем, что он давно мертв, а мертвые не боятся.
«Но ведь мертвых и не тошнит». Он приложил руку к горлу, пытаясь удержать спазмы. Его рвало, но из горла ничего не вырывалось. Только хрипы. Его рвало пустотой, перемешанной с ледяным ужасом.
Гольцову тоже плохо спалось. Он ворочался с боку на бок, вызывая сонное ворчание жены.
Полуяхтов же спал сном праведника, свободно раскинувшись на широкой двухспальной кровати, застеленной свежими, хрустящими простынями.
А Вепрь и Света беседовали. Казалось, между ними натянута невидимая линия высокого напряжения и по ней бежали искрящиеся биотоки. Оба чувствовали жжение в груди и легкое головокружение, оттого что совсем рядом билось в такт чужое взволнованное сердце.
— Я бы очень хотел увезти тебя из этой тюрьмы, — говорил Вепрь, и Света сладко замирала. — Ты достойна большего…
«Не такой уж он и страшный, — думала медсестра. — Может, действительно невиновного человека посадили…»
Они говорили, говорили и говорили. Девушка отходила от камеры и возвращалась вновь. Будто в ее груди появился магнит, который и тянул к этой металлической двери.
Через час ей казалось, что в камере сидит очень близкий и родной человек.
У Вепря же сгусток энергии притяжения собрался где-то в области живота. Это был даже не магнит, а лебедка. А внутри Вепря будто стоял барабан лебедки, который гудел и скручивался, припечатывая его к двери. Не отцепишь трос — либо вырвет из тела кусок, либо размажет по двери.
Если бы Света попала сейчас в объятия Вепря, он бы набросился на нее со страстью настоящего вепря в брачный сезон. Не то чтобы Света этого не хотела… Но у нее не было ключей от камеры. Чтобы войти, надо было вызывать
Поэтому они просто стояли по разные стороны стены и мило болтали.
Под утро Вепрь неожиданно для девушки попросил:
— Светочка, милая, дай мне морфин.
— Что ты, нельзя! — Она отшатнулась от двери.
Днем Гольцов позвонил в ГУИН. Девушка из канцелярии узнала его по голосу.
— Не быть мне богатым, — пошутил Георгий.
— Извините. — Девушка посмеялась. — Я постараюсь как можно быстрее забыть ваш голос. И тогда в следующий раз вы озолотитесь.
— Не надо, — запротестовал Гольцов. — Я готов отдать все золото мира за вашу улыбку.
Он никогда в жизни не видел эту девушку и надеялся, что не увидит. Но расточал комплименты, чтобы расположить ее к себе. Чтобы она внимательнее отнеслась к его просьбе.
— Вы меня смущаете, — ответила она. Но по голосу чувствовалось, что смущением и не пахло. Скорее, она была довольна.
— Нет ли у вас новостей для меня? — поинтересовался Гольцов.
— Есть.
— Слушаю.
— ФСБ не возражает, но отдает на усмотрение врачей. Врачи говорят, что дня через три. Так что позвоните послезавтра.
— Спасибо большое! — обрадовался Гольцов. — С меня бакшиш.
— Вы всегда только обещаете, — с притворной грустью вздохнула девушка.
Полуяхтов внимательно читал документы и ставил визы. Некоторые бумаги он откладывал, чтобы к ним вернуться.
Изредка генерал поглядывал на часы. Стрелки приближались к девяти утра. Пора было идти на утреннее совещание. Но генерал не хотел уходить, не дождавшись звонка.
— Снимайте штаны, — сказала Света Заславскому, держа в руках наполненный шприц.
— Мне ложиться? — спросил Заславский.
— Можете стоять. — Медсестра прицелилась и всадила иглу в худые ягодицы заключенного.
Заславский почувствовал боль: Света плохо ставила уколы, оставляя на коже красные точки запекшейся крови.
— Вот таблетки. Примете после еды, идите. — Она вложила в руку больного два кругляшка. И отвернулась, чтобы что-то записать в больничном листе.
От укола Заславскому стало хорошо и приятно. Будто кто-то снял с души тяжелый камень. Наступило необычное спокойствие. Даже тюремные стены не казались такими мрачными.
В хате он лег на кровать и закрыл глаза. Его накрыла тяжелая тень, в которую он и провалился. В этой тени не было никаких сновидений, только полная тишина и мрак. И забвение.
Дольше ждать было нельзя. Полуяхтов встал. И в это время раздался звонок.
— Слушаю, — сказал генерал, приложив трубку к уху.