Хроника рядового разведчика.

Фокин Евгений Иванович

Проволочные заграждения приближаются, и мы направляемся к разрушенному участку. Метр. Еще метр. Сейчас я не чувствую ни времени, ни расстояния, что проползли. Только мороз дает о себе знать. Ползем по минам. Мины, установленные осенью, еще до снега, скованные морозцем и прикрытые снежным настом, при аккуратном, осторожном передвижении не срабатывают, выдерживают вес человека, а при переползании тем более. Приближаясь к проволочным заграждениям, услышали глухие удары, обрывки фраз. Похоже на то, что кто-то поблизости работает. Тем временем наши саперы исследуют проволочные заграждения, потом, соблюдая все меры предосторожности, перерезают ножницами несколько проволок и ползут через них дальше. Пока тихо. Саперы работают чисто.

Мы знаем, что на проволоку немцы подвесили пустые консервные банки. Не дай Бог неосторожно задеть их — звона не избежать. Вскоре проход был готов. Лежим не шелохнувшись. Выжидаем. Вслушиваемся. В эти мгновения ничто не должно ускользнуть от чуткого, настороженного уха разведчика. Он — весь внимание. Не чувствую даже холода, хотя внутри все закоченело. Рядом с собой вижу такое знакомое до каждой черточки лицо Дышинского. Это было другое лицо, суровое и напряженное лицо командира. Его прищуренные глаза стараются разглядеть, что там происходит в белой круговерти снега, понять суть происходящего, не упустить нужный момент.

И вот, переждав вспышку очередной ракеты, по его знаку продолжаем движение. Незаметно переползаем через узкий проход в заграждении. С этого момента его будут охранять саперы. Они же обязаны успеть и расширить его к нашему возвращению.

Слева при свете ракет замечаем немцев. Это саперы. Занятые ремонтом проволочных заграждений, они погружены в работу. Подползаем ближе. Их человек двадцать — двадцать пять. Одни подтаскивают крестовины, другие устанавливают, третьи крепят, связывают между собой.

Неожиданно из немецкой траншеи бабахнуло. Пи-и-у! Пи-и-у! — как шмели засвистели над головой пули. «Неужели заметили?» — лихорадочно пронеслось в голове.

— Себя подбадривают, — прохрипел Дышинский, — не дрыхнем, мол. Сейчас успокоятся.

Даже здесь он ввернул свое любимое словечко «дрыхнуть» в адрес немцев. И как бы в подтверждение сказанного пулемет смолк, потом вновь застрекотал.

Мы затаились. Снова потекли минуты напряженного ожидания. Этот огонь не убавил нашей решимости ползти дальше и идти на сближение, наоборот, потеря товарища лишь усилила наш боевой накал и нашу решительность.

Выпустив несколько очередей, немцы успокоились. Только справа по-прежнему бьет пулемет. Наблюдаем за немецкими саперами. У них рабочий ритм. Уверенные в бдительности своих наблюдателей, они и мысли не допускали о появлении здесь русских разведчиков. Кульминационный момент приближается: надо срочно решать — на кого нападать? На саперов или, действуя по старому варианту, на пулеметчиков? На решение отпущены доли секунды. Но оно должно быть единственно верным.

Дышинский что-то шепчет Неверову, и в следующий миг мы на четвереньках быстро ползем в сторону вражеских траншей, потом резко принимаем влево и отрезаем саперам путь к отступлению.

Неверов останавливается и разводит руки в сторону — команда «приготовиться». Рукавицы моментально исчезают с наших рук, марлевые повязки на капюшонах курток, до этого маскировавшие наши лица, теперь подоткнуты или оторваны. Руки не чувствуют обжигающего холода металлического кожуха автомата. Непроизвольно внутри срабатывает какая-то боевая пружина. Тревожное ожидание, которое не давало мне покоя, исчезло. Наступил кульминационный период поиска. Дышинский полушепотом командует:

— Моя группа берет «языка». Группе Неверова — при отходе подавить пулемет. Сбор под обрывом.

Мы рассредоточиваемся и замираем. Ждем команды. Наконец, Дышинский вскакивает, и за ним не так пружинисто, а с трудом поднимаемся и мы. Ноги задубели, как будто и не свои. Идем на сближение. Дышинский — на левом фланге нашего маленького отряда. В висках стучит, по телу пробегает мелкая дрожь, чувствую, что даже знобит. Любой из насв отдельности сейчас — песчинка, но вместе мы — коллектив. Коллектив единомышленников, в котором каждый верит в своего товарища больше, чем в себя, чувствует его поддержку и опору. Это цементирует нас. Мы оказываемся

спаянными невидимыми, но прочными нитями не на жизнь, а на смерть. Сказать, что наши натуры без изъяна, было бы несправедливо. Среди нас были и любители поспать, уклониться от занятий, прихватить что-либо, где плохо лежит. Но придет, наступит такая минута — начнется бой — и все наносное побоку. Святое чувство товарищества сплачивает боевой строй, множит силы, создает благоприятный климат в воинском коллективе. А создать его — тонкое дело. Ко всем с одной меркой не подойдешь — одному нужна похвала, другому поощрение, третьему порицание. Поэтому командиру необходимо самому быть примером во всем, даже в самом маленьком, пустячном вопросе.

Шаг за шагом мы приближаемся к немцам все ближе и ближе. Они по-прежнему поглощены ремонтом проволочных заграждений. До них остается каких-то 20 метров. И в этот момент один из саперов истошно закричал:

— Ру-ус!

Все, как по команде, бросили работу и уставились на нас. От неожиданности они оцепенели.

Но ожили, задрожали, как живые, стосковавшиеся по работе наши автоматы. Послушные в руках механизмы работают безотказно. Бьем длинными очередями, почти в упор. Среди фашистов поднялась невообразимая паника. Они заметались и начали разбегаться в обе стороны. Но было уже поздно. Скошенные очередями, враги тяжело и кучно оседали на снег. Дружный автоматный огонь сделал свое дело. Добрая половина немцев осталась лежать на снегу. Воспользовавшись паникой, группа захвата набрасывается на одного из саперов. Винтовка у него за спиной, не успел снять, но яростно сопротивляется, отбиваясь руками и ногами. Канаеву удается сбить его с ног, и оба падают в снег. В тот же миг Шапорев и Соболев подскакивают к ним и хватают немца за винтовку и руку. Подключается и вскочивший на ноги Канаев, и они втроем волоком тащат трофей к проходу. Все протекает в считанные секунды.

Из окопа, где находятся пулеметчики, одна за другой вверх ползут ракеты. Они желтыми пятнами светятся в снежном мареве. Не разобравшись, что здесь происходит, пулеметчики успокаиваются. Мы выиграли еще несколько секунд, и их достаточно, чтобы добежать и забросать пулеметный расчет гранатами.

Не останавливаясь и не обращая внимания на отдельные выстрелы разбежавшихся саперов и беспорядочный огонь из передней траншеи, бросаемся вслед за группой Дышинского, уже преодолевшей проволочные заграждения. Они бежали, прикрывая своими телами пленного немца от огня.

Встречаемся под обрывом. И вовремя. Теперь оборона немцев ожила. Заговорили пулеметы, с придыханием затявкали минометы, местность осветилась всполохами ракет, хотя видимость от них была ничтожной. Все вокруг завыло, застонало. Об отходе в этот момент не могло быть и речи. Но и сигналы пулеметчикам и минометчикам, выделенным для прикрытия, решили не подавать. Не хотели открывать противнику свое местонахождение.

Под обрывом сидели около часа. Снег прекратился. Вскоре выползла из-за туч озябшая на небе луна. Пленный то ли с испуга, то ли от холода дрожал и громко икал. А мы в это время, прижавшись друг к другу, решили перекурить. От пережитого руки мелко тряслись, и я не мог быстро зажечь спичку. Постепенно все успокоились. Лишь нервно, глубоко затягиваясь, ощущая во рту горьковатый привкус моршанской махорки, пряча еле тлеющие огоньки самокруток в рукава телогреек и тихо переговариваясь между собой, мы наблюдали за фейерверком, который устроили немцы за нашу удачу.

Постепенно огонь начинает стихать. Дышинский дает команду на отход. Развернувшись цепью, уже не по-пластунски, а броском, пересекаем ручей.

Гнется, дыбится, предательски трещит лед. К великому счастью, выдержал. Со смешанным чувством в душе возвращались обратно. Мы были рады своему успеху, но неизмеримы были боль и горечь потери боевого товарища, которого мы несли в роту. В жизни не все просто, а во фронтовой особенно, где радости и горе часто идут рядом, почти параллельными путями.