Хроники частного сыска

Куц Андрей

– Красиво, но нереалистично, – сказал Руслан, потягиваясь – разминая затёкшие члены.

– Да, красиво… – задумчиво сказал дед. – И, может быть, не реально. Так или иначе, а для меня это не стало реальностью. Я до сих пор туда попадаю, проваливаюсь, но я ни разу не задержался там дольше ноября – не выдюживаю. Обязательно сдрейфлю и сбегу. Вот так-то. Слаб я, слаб я духом, внук. Как был во всю свою непутёвую жизнь слабаком да недотёпой, так им и помираю.

– Печально.

– Да. Печально. Стал я вот спиваться. Пить немерено. Никогда я так не пил. Думал, что это помутит рассудок настолько, что избавит меня от её посещений, от повторяющихся возвращений туда. Но не помогало. Можно сказать, что я искал её всю жизнь, а найдя,

не знал, как от неё избавиться… Увидав её однажды, побыв там, уже никогда не сможешь, как я понимаю, избавиться от познанных ощущений и мыслей. Она манит, не отпускает – вновь и вновь втягивает, всасывает, подчинив разум. И ты снова оказываешься в её бескрайних пределах и слышишь шелест осени. Вот так-то… Это – навсегда. Главное, это знать, что есть такое место, и тогда прийти в него будет делом времени. Если же ты не преодолеешь предложенный ею путь испытаний, жить на свете тебе станет совсем невыносимо… Я решил не просто спиваться, а пить самую гадкую, дешёвую водку, а то и какую иную отраву, суррогат всякий, чтобы, измучив себя уже не столько нервически, сколько физически, приблизить смерть тела, а с ним – разума. И вот, вытравив в своих нутрах всё, что можно, я лежу перед тобой немощным, ожидая своей кончины…

– Устал я, – сказал дед. – Горло пересохло – першит.

– Налить воды? – Руслан поднялся, огляделся.

– Не надо. Мне нельзя пить что ни попадя. В свою жизнь я намучился – не хочу новых страданий, хватит – дело сделано, недолго осталось… Прости внук и ступай пока… позови Евдокию, монашку. Она всё даст, она уже знает. Приходи позже. Позже приходи.

– Жизнь – прекрасна и удивительна, в абстрагированном варианте. Вот так вот, дед.

– Ну да, ну да… Дежурные слова твои – правильные слова. Жизнь прекрасна, если не замечать ужасного. А это удаётся не всем. Иди себе, иди, я всё, что хотел, сказал. Теперь мне спокойнее, теперь мне легче. Потом приходи. Позже.

«Чёртов старик! – негодовал Руслан. – Страдать он не хочет. Так, глядишь, он полежит, полежит и встанет! А я – сиди тут, жди якобы его смерти. Выманил меня! Будет теперь удерживать, родниться, сближаться. Вот напасть. Вот я влип. Как быть? Долгой задержки здесь я не выдержу, также как не выдержу его постоянного нытья, жалоб, отчаянья. Его пустоты, наконец!»

Выйдя от деда, Руслан направился в центр города, чтобы отыскать хотя бы какую-нибудь гостиницу. – «Но лучше, получше».

Через два дня, ночью, дед всё же умер.

И было Руслану невыносимо стыдно за свои мысли, которые после первого визита, в течение двух дней неопределённости, ещё не раз его посещали. Единственное, чем утешался Руслан, это тем, что он постарался сделать для старика хотя бы что-то: он встретился с врачом, который ранее наблюдал его в больнице, справился у него о серьёзности положения деда, узнал, можно ли хоть чем-то тому помочь или хотя бы как-то облегчить его страдания, купил лекарств, продуктов, дважды навестил, сделав последние часы для деда не такими страшными.

Руслан взял на себя все расходы и хлопоты, связанные с похоронами.

От близости смерти и от постоянных забот, на протяжении двух дней крутившихся вокруг неё же, у молодого человека сделалось совсем скверно на душе. Люди, пришедшие почтить память усопшего, только усугубили его состояние: все они были из простых и, можно сказать, что – примитивные. Руслана это угнетало – он привык к другому обществу, он привык к московской роскоши, широте, размаху, а тут… Он терпел и исполнял, что должен, – всё же это был его родной дед. Не важно, как он жил и с чем умер. Не важно. Достойным образом побеспокоиться об усопшем было некому, кроме Руслана. Может быть, дед был бы не прочь скромных, скупых похорон, устроенных на общие сборы или на средства города. Они не отважились, а может, не успели об этом поговорить. Но в любом случае Руслан навряд ли поступил

бы иначе. Он пошёл бы наперекор воле деда, полагая, что тот отказался от его забот лишь из-за стыда, скромности или высокомерия.

Деда закопали на лишённом деревьев кладбище, на краю степной равнины. В ста метрах через дорогу шумел листвою жиденький осенний лес.

Через две недели после похорон деда, Руслан отпраздновал свой день рождения. Ему исполнилось двадцать восемь лет. Покоряясь сложившейся традиции, он отметил его шумно, и в кругу семьи, и с бывшими и новыми друзьями, и со знакомыми и коллегами по работе и бизнесу. Но ему было тягостно – его депрессия прогрессировала, грозя вылиться в нервный срыв.

Через месяц после дня рождения Руслан пропал.

Его искали близкие, его искали друзья, и все надеялись, что это какое-то недоразумение, что он объявится сам.

Так минуло целых четыре дня.

На пятые сутки мать и отец обратились в полицию.

Через неделю с момента пропажи Руслан Леопольдович Покрута-Половцев, 28 лет, уроженец Москвы, был объявлен в федеральный розыск.

Сказка

– Место прекрасное. Всё здесь и вокруг прекрасно! Раньше проезжал – замечательно! Не к чему придраться. А тут смотрю, люди ходят какие-то набыченные, будто выхлебали стакан прокисшего молока и оттого маются животами, отчего и смотрят хмуро – не ловко им, значит. И как-то, вроде, стало здесь холодновато и уныло. В чём дело? – не пойму. Но, так кажется. Может, это так действуют хмурые люди, а? Не знаешь? – удивлялся, возмущался и спрашивал Ардашев Михаил, водитель рефрижератора, дальнобойщик не по профессии, а по убеждению, это – его жизненное кредо. Он, в своём долгом, но привычном пути с Брянщины до Архангельска, сделал привал-передышку, заглянув в придорожную гостиницу «Кольчуга», стоящую рядышком с озером Неро, если ехать по Ярославскому шоссе.

Миша или, как он любил называть себя сам, представляясь, Михей-Михеич сидел в ресторанном зале за одним столиком с мужчиной, с которым он только что познакомился на парковке у «Кольчуги».

– Я тоже заметил, – сказал сосед и отложил в сторону внимательно изученное меню. – Творится что-то непонятное. Прямо-таки чувствуется неладное. – И добавил шёпотом, склонившись к Михею и оглядываясь: – Действительно, как будто все без продышки гадят и оттого смущаются – глаза прячут, злятся, сердятся, думая, что все обо всём знают, причём знают во всех подробностях. И тех, кто вроде нас, кто из новоприбывших, прямо-таки прожигают взглядом – буравят, высверливают, прокручивают дырки.

– Верно. Верно. – Михей блуждал глазами, надеясь таким образом допытаться истинной причины необычной недоброжелательности постоянных посетителей «Кольчуги». Он всё ожидал чего-то нехорошего, опасного, какого-то подвоха, готовился дать отпор.

– Вы что, новенькие? Ничего не знаете? – вдруг обратился к ним молодой парень, живенько разворачиваясь на стульчике от соседнего столика.

– А ты кто? – неприветливо спросил Михей.

– Я по этой дороге таскаюсь на продуктовом фургоне. Частенько сюда заглядываю. Вон, – он тыкнул пальцем в зарешёченное окно, – вон моя старушка.

– А! Ага. – Михей расслабился. На время. Он уже давно не дозволял себе потери бдительности – старался всегда быть начеку, особенно в новых местах или таких, как это, которое так неуловимо переменилось за время его отлучки: вроде, всё осталось по-прежнему, а всё же что-то не так. «Что-то не так… и прежде всего – люди!» – Михей. – Он протянул руку для пожатия. – Ардашев. Вон, рядышком с твоей малышкой, мой мастодонт.

– Понял, – весело откликнулся парень и развернул стул, подсаживаясь к их столику. – Пётр Сударенко. – Он принял мясистую кисть Михея, сжал её в своей, на века измаранной въевшейся в кожу грязью.