Хроники любви: повесть и рассказы

Глебова Римма

Я в изумлении смотрела на Камелию. Кроме того, что она явилась вместе с Кареном, поразил меня и ее вид. Я впервые видела ее красивой. Даже, собираясь в театр, она почти не красилась и ничего особенного не надевала, обычный костюм или платье, и заурядные туфли. Но сейчас… макияж, притом очень качественный. Светло-голубые глаза стали большие и выразительные, губы с блестящей помадой, на скулах чуть заметный, умело тонированный румянец. Новая прическа, так идущая к новому лицу. Нет ни шляпы, ни дымчатых очков. А платье! Куда девалась ее полнота, темно-вишневое, хорошо сшитое платье, преобразило ее фигуру… и черные лодочки на тонких каблуках…

Это была другая женщина.

Я ничего не понимала. Но мне Камелия объяснила, и ее слова были резкими, как удары хлыстами. Она ходила по комнате и говорила, а Карен устало сел в кресло и только следил за ее движениями, не вслушиваясь в слова, потому что их суть он знал.

Роберт (так она сказала — не Робик, а Роберт) — её сын. Её и Карена. Они были молодые, еще студенты. Жили вместе два года, снимали комнату. Она забеременела. Когда сказала, Карен заявил, что ему на днях предложили поехать на год стажером за рубеж, в престижный университет, и от этого предложения он отказаться не может. И ребенок сейчас в эту ситуацию не вписывается. Он уехал. Она уже была на четвертом месяце — поздно сказала, не решалась, и ничего сделать было нельзя. Да она бы и не стала, страшили последствия. Институт бросила, беременность была тяжелая, не до учебы. Мальчика она оставила в роддоме, к родителям боялась обратиться, они бы ее осудили и не приняли, жить было бы с ребенком не на что. Сама перебивалась на всяких работах, через года три-четыре встала на ноги, выучилась на банковского служащего, купила в кредит маленькую квартирку. Стала искать сына. Но не нашла, его усыновили. Карена встретила случайно. Вместе с Робертом. Роберт почти сразу куда-то убежал, но она его успела рассмотреть… и что-то почувствовала. Роберт ведь и на нее похож, и очень сильно. Пришлось с Кареном поговорить. В частности, про день рождения мальчика и год…

— А меня встретила тоже случайно? — не удержалась я. Больше всего меня потрясло, что Карен бросил беременную девушку. Такой всегда надежный, такой правильный. А еще, что она моего сына называет Робертом, я с самого первого дня только Робиком. А вообще, от всего услышанного можно было сразу в уме повредиться.

— Тебя… Нет, тебя не случайно. Я хотела знать точно, что он мой сын. Я сделала генетическую экспертизу. — Камелия посмотрела на мое лицо и усмехнулась. — Что ты так удивляешься. Это оказалось просто. Пока ты возилась в кухне, я зашла в комнату Роберта и возле компьютера нашла два волоска и состриженный ноготь.

Камелия могла не продолжать, всё стало ясно. Я оглянулась. За дверью сына стояла тишина, смолк перестук клавишей, а когда — я не заметила.

— Тебе лучше уйти, — предложила я. Поколебавшись мгновение, добавила: — И тебе тоже.

— Ты не поняла, — сказала Камелия. — Я хочу, чтобы Роберт жил со мной и с Кареном. Мы его родители. Мы большую квартиру купим. И мы…

Значит, всё у них уже обговорено. Я искала взгляда Карена, но он сидел в той же позе и смотрел в сторону.

Дверь комнаты распахнулась, и на пороге встал Робик. Он смотрел на Камелию. Перевел взгляд на отца. Хмыкнул странно и плотно закрыл за собой дверь.

— Он не пойдет, — пояснила я. — Это невозможно. Он не маленький мальчик.

Больше всего мне хотелось остаться одной, чтобы они ушли, а я могла придти в себя и обо всем подумать. Я была уже на пределе своих возможностей, и вот-вот могла впасть в истерику, но перед ней, перед Камелией — этого мне никак не хотелось.

Наступило молчание. Наконец-то она умолкла. Теперь была моя очередь.

— Значит, ты… бросил беременную женщину… Я не могу в это поверить. Скажи, что это неправда.

Что она всю эту белиберду придумала.

— Но ведь теперь ничего не изменить… Робик наш сын. И он может жить с нами, — он не смотрел на меня, видно, ему тоже было непросто. Хорошо же она его обработала.

Камелия подошла к двери Робика. Взялась за ручку…

— Я хочу с ним поговорить, — тихо сказала она. — Он уже взрослый, во всём разберется и поймет.

Она отошла от двери и продолжила: — Он поймет и простит. Я ведь его мама. Даже плохих матерей прощают, даже пьяниц… Я видела по телевизору…

— Ты не в телевизоре, — сказала я. — Но ты можешь обратиться туда и рассказать свою историю.

— Я тебя понимаю, ты не думай… но справедливость в том, что сын должен жить со своими родителями.

— Справедливость?! А я кто?

Повисла гнетущая тишина. Я читала ответ в ее красиво обрисованных глазах: «Ты никто».

— Уйдите, — сквозь зубы сказала я. Хотя мне хотелось прокричать это слово, что есть силы.

Они ушли. Карен УШЕЛ ВМЕСТЕ С НЕЙ. Когда он вернется… А он вернется? Или будет искупать свою вину перед ней… Старая любовь не ржавеет. Придет и Робика заберет. Робик его так любит.

Я сидела, сжавшись, в кресле и рыдала, как никогда в жизни. Потому что никогда не плачу. Не услышала, как подошел Ро-бик, он присел возле кресла и обнял меня.

— Мама, я ник-к-уда не уйду. А папа в-в-ернется, вот увидишь. Он т-т-ебя любит. Он мне говорил это.

— Да?.. А мне не говорил, ни разу… Когда женились, один раз и всё-ё-ё…

— Мама, п-п-ерестань. Даже, если папа не вернется… я буду с тобой.

— Робик… я сегодня поняла, что я никудышний психолог. Может, мне специальность поменять?

— Ага. Поступай к нам в университет. Вместе будем на лекции ходить…

Я вытерла ладонями лицо и глянула на Робика. И ему вытерла лицо. Мой сын никогда не плачет. Как и я.

ИЛЛЮЗИОНИСТ

В первый раз я увидел ее в отделе парфюмерии большого супера. Почему она привлекла мое внимание… Сначала я просто скользнул по ней взглядом и отвернулся. Рассматривал ближнюю полку с разными одеколонами и лосьонами — я пришел сюда, чтобы взять свой обычный, весьма дорогой лосьон для бритья, но, тем не менее, вдруг быстро обернулся… Ну да, не показалось. Эти странные движения рук, то теребящие ремень черной сумки, перекинутый наискосок через грудь, то быстро скользящие куда-то, чтобы тут же вернуться обратно и нервно нырнуть в раскрытое нутро… и слишком напряженное лицо со сжатыми в полоску губами… Эти нервные движения и настороженные взгляды по сторонам были мне так хорошо понятны, хотя я никогда не мог себя видеть со стороны в такие моменты.

Я стал следить за ней, это оказалось увлекательно. Я словно видел самого себя. Только никогда не ходил в магазины с сумкой, это слишком опасно. Когда она стояла у кассы и платила за пенальчик помады — всё что она купила, я уже был рядом, почти за ней, через одного человека, держал в руке зеленый флакон с самым дешевым мылом для душа, и теперь получил возможность хорошо рассмотреть ее. Мне не стоило этого делать. Она была красива той самой красотой, которая врезается сначала в память, чтобы потом войти в твою душу, в мозг, во все части тела, но поймешь это не сразу, и уж не в первый момент. Она благополучно уплатила за свою помаду, небрежно кинула ее в сумку и ушла, а я всё стоял и смотрел ей вслед, и очнулся только, когда кассирша спрашивала, видимо, во второй, если не в третий раз, нет ли у меня более мелких денег, чем та купюра, что я ей протянул.