Хроники мегаполиса (сборник)
Шрифт:
Вешаю трубку.
Выхожу из дома и иду, куда глаза глядят.
Подаю милостыню старушке, чем-то похожей на Клавдию Антоновну, царство ей небесное.
В переходе играет «надежды маленький оркестрик», вернее, маленький оркестрик безнадежности, и клочковатая жизнь, протекающая мимо, под звуки музыки обретает подобие смысла. Что за несчастье – всю жизнь говорить о еде и ценах, думать о накладных и прайсах… и отвлекаться от них только по субботам, глядя
Фотографируюсь с удавом в зоопарке.
«– Подруга, – ей отвечала другая лягушка, Слепая и сильно помятая с виду, – Когда я была девчонкой, я верила: Бог услышит когда-нибудь нашу песню И сжалится он над нами. С тех пор прожила я долго И уж ни во что не верю, И петь совсем перестала…»
Удав тяжелый, как вериги. Он любит ласку, говорит фотограф. Погладьте его, пожалуйста, по голове.
Целую удава в морду. Раз любит ласку – пусть терпит…
Стою посреди человеческого потока на круглом канализационном люке.
Они проходят мимо, как будто не видят.
Вы – там. Я – здесь. Вам меня не достать.
«Кто это?» – «Неуловимый Джо». – «Никто его поймать не может?» – «А кому он нужен?»
В самом деле, кому?
Возвращаюсь домой поздно. Мигает огонек на автоответчике; три сообщения. Первое от мамы; второе от какого-то мелкого газетчика, обрываю его сразу после приветствия. Третье сообщение – от нее. Голос глухой и какой-то удивленный:
– Он больше не позвонит… И ты ему не звони.
Короткие гудки.
Плюхаюсь на диван. Первое движение – к телефону. Набрать номер Дымка.
Останавливаю себя. Во-первых, он в такое время обычно спит, у него режим. Во-вторых… если и не спит – у него определитель. Что может быть унизительнее, чем слушать длинные гудки в трубке и знать, что в это время механический голос повторяет и повторяет на всю большую Дымкову квартиру твой номер, красноречивые семь цифр, которым давно уже не на что надеяться…
Останавливаю себя снова. Что за бред – Дымок как надежда?
Стираю все сообщения на автоответчике.
На кухне падает на пол тарелка – и, судя по звуку, вдребезги.
Лежу на диване, забросив руки за голову.
В ванной шумит вода.
Звонит мобилка на тумбочке в прихожей, и я вздрагиваю.
Телефон выводит тему Монтекки и Капулетти. Трезвонит. Не смиряется. Пищит противным электронным голосом про великую вражду и рознь, и вода в ванной шумит все так же упруго и жизнерадостно.
Через силу поднимаюсь.
– Алло?
– Привет,
Обмираю. Закусываю губу.
– Привет…
– Что с тобой?
– А что?
– Такой голос… Ты не заболела?
– Нет, – говорю. – У меня все хорошо. Тьфу-тьфу-тьфу.
И стучу костяшками пальцев в дверь ванной.
Шум воды становится тише.
– Прости, что я пропал. Уезжал. Окончательно определилось со следующим боем…
– Замечательно, – говорю.
– Ты обиделась?
– Я? Нет…
– Слушай… Я хотел тебя спросить…
– Да?
Мнется. Он – мнется!
– …Спросить: ты сегодня на работе?
В ванной тишина.
– Через час примерно, – говорю, обреченно глядя на закрытую дверь.
– Отлично… Я там тоже буду. Припахали на интервью.
– Хорошо… Ну, пока…
Кладу трубку обратно на тумбочку. Подхожу к зеркалу.
Долго себя разглядываю.
За моей спиной медленно, как в страшном сне, открывается дверь в ванную.
Кто-то вскакивает в лифт прямо за моей спиной. Волной бьет запах хорошего одеколона.
Двери лифта закрываются. Я оборачиваюсь.
Он стоит, почти касаясь головой зеркального потолка. Смотрит сверху вниз. Молчит.
И я молчу.
Лифт закрывает двери и едет на восьмой этаж. Мы плаваем в нашем молчании, как в кефире.
Лифт проезжает четыре с половиной этажа и останавливается, жалобно дернувшись.
Тишина. Двери и не думают открываться.
– Ну, – спрашивает Виктор без улыбки, – сколько на этот раз ты заплатила электрику?
Снаружи – суета и мат-перемат. Оказывается, Дымко опаздывает на интервью в прямом эфире, а электрика нет и лифтера не могут найти.
Я сижу на корточках, привалившись спиной к стене.
– Ты ведьма? – спрашивает.
– Это не я, – говорю.
– А кто?
– Не знаю.
Он садится напротив, у другой стены. Так и сидим, как два кота на задворках – рядом, молча.
– Слушай… зачем ты это делаешь? – спрашивает он наконец.
– Что?
– Программу «Щели».
– За бабки, – говорю, честно глядя ему в глаза.
– А по-моему, нет, – говорит он, подумав.
Смеюсь:
– А для чего тогда?
– Ради кайфа, – говорит он серьезно. – По-моему, ты ловишь кайф… Когда показываешь, какие все идиоты.
– Это тоже, – пожимаю плечами. – Но бабки важнее. А кайф можно по-другому словить… Есть миллион способов словить кайф, – подмигиваю.
Он не улыбается.
Снаружи начинаются ремонтные работы. Лифт слегка сотрясается; пахнет нагретой изоляцией. От этого запаха меня вдруг охватывает острый приступ клаустрофобии.