Хроники Навь-Города
Шрифт:
Днепроиды совершенно распоясались: они прыгали, пытаясь ухватить каравеллу за заднюю ножку. К счастью, лунная эволюция прыгучести у механических крабов не развита за ненадобностью, да и у каравеллы никаких ножек не было: ни задних, ни даже передних. Разве хвостик-гайдроп, так он, хвостик, из астика, днепроидам невкусный.
А вот меч паладина привёл их в полный восторг, так кусок колбасы подействовал бы на стаю очень голодных и очень диких собак. Оставив недоступную каравеллу, они подбежали к паладину, но остановились.
Оголодали,
Хорошие собачки, умные собачки…
Те точно услышали мысли, успокоились. Рыцарское присутствие, оно того… облагораживает.
Он встал рядом с паладином, поглядывая вверх. Каравелла всё так же кружилась на месте. Карабкаться по гайдропу? А если она взмоет вверх хотя бы локтей на пятьдесят? А если вообще уйдёт в Пространство? А там вдруг шторм? Смоет за борт, ищи в Пространстве спасательный круг…
Но паладин штормов не боялся — или у него просто не было иного выхода. Подпрыгнул — и высоко подпрыгнул! — уцепился за канат и, подтягиваясь на руках, полез вверх, к борту каравеллы. Фомин смотрел за паладином, стараясь не упустить из виду и днепроидов — вдруг захотят полакомиться саблями или, того пуще, парной рыцариной. Но днепроиды облизываться облизывались, а близко не подходили.
Спасибо и на том.
Паладин добрался до каравеллы. Странно было смотреть, как он погружается в её борт — поверхность вдруг покрылась рябью, как зеркало пруда от брошенного камешка. Вот он исчез внутри, и рябь тут же успокоилась.
Вот и славно. Будем считать, что он на борту.
Шли минуты. Ну как улетят они, оставив чрезвычайного и полномочного посла на Луне? Недостойные мысли. Так и ситуация не самая достойная.
Каравелла внезапно ускорила своё кружение. Юла Красного Егеря, право. Нет, стала замедляться, ещё несколько судорожных движений, и вращение прекратилось. Замечательно.
Теперь нужно бы и опуститься пониже — так, показать только, что слушается руля.
Каравелла камнем упала вниз. Фомин ощутил, как под ногами содрогнулась почва. Изрядно. А каково внутри? Была бы посуда фарфоровая — разбилась бы вдребезги. Вот оно, преимущество золота.
Он подошёл к каравелле.
Подбежали и днепроиды, не на шутку целясь впиться в бок. Один и впился, засверкав электрорезаком.
Каравелла медленно поднялась на дюжину локтей. Фомин достал саблю и ударил днепроида. Сталь сабли оказалась прочнее, и днепроид откатился вниз, поджимая перерубленный резак.
А ты не лезь.
Остальные, решив, что лучше собрат на земле, чем каравелла в небе, набросились на покалеченного товарища. Ну совсем как люди. Днепроид бросился наутёк, уводя за собою всю свору.
Прошло чуть не пол склянки. Наконец показался паладин. До пояса показался и махнул рукою, указывая на гайдроп: мол, поспешай, посол, твой трамвай пришёл!
Вернув саблю в ножны, Фомин чуть было не поплевал на ладони, но — Луна, шлем,
Он и перебирал. Паладин держал ход в каравеллу открытым, и Фомин поспешно завалился внутрь.
Сняв шлем и вздохнув полной грудью (только сейчас он позволил подумать о том, насколько хватило бы воздуха в доспехах, пусть даже в доспехах навьгородских, волшебно-технологических), он, как и подобает послу, проявил учтивость и промолчал.
12
Снял шлем и паладин.
Полно, да паладин ли это? У паладина и взгляд прямой, и линия губ тверда, и осанка воистину рыцарская. Сейчас же всё в Ортенборге переменилось и облик его был скорее обликом испуганного горожанина, нежели бесстрашного паладина.
— Господину угодно принять тебя, человек, — сказал он громко, но в глазах его было столько отчаянной мольбы, что Фомин не стал спрашивать, ни с каких пор они на «ты», ни о господине, вдруг появившемся на каравелле, господине паладина, но никак не доблестного рыцаря Крепости Кор.
Мы своих господ ещё в семнадцатом того… упразднили.
— Угодники идут легко, — пробормотал он в ответ, и цели достиг: паладин недоуменно моргнул, став на мгновение похожим на себя прежнего. Но только на мгновение.
— Следуй за мной, человек. — И Ортенборг двинулся к двери, открыл её натуральным образом, руками, безо всяких четырёхмерных трюков, и шагнул в коридор.
Будем последовательны и последуем.
В коридоре люма мигала образом самым неприятным. Тревожным. Точь-в-точь как аварийный свет на «Королёве» во время учений. Здесь-то, поди, не учения. Потому что пахнет. Свежей кровью.
Кровь была повсюду — на роскошных коврах, на мебели, на гобеленах, даже на плафонах. Ужо-то придётся Гар-Ра потрудиться, убирая непорядок.
Не придётся. Стюард лежал у входа в кают-компанию, показывая — никогда ему больше не подавать аквавита. Грудь его была разверста и пуста: кто-то вырвал сердце бедняги.
Паладин механически переступил через мёртвое тело и пошёл дальше.
Вот, значит, как.
Следы. Ясные, отчётливые, свежие. Настолько свежие, что от них, кажется, поднимается парок. Даже и не кажется: горячая кровь вполне способна давать пар в сухом, прохладном помещении.
Паладин шёл по следу, стараясь не наступать на кровавые пятна. Не из брезгливости, не из осторожности — из почтения.
Поворот. Ещё поворот — и новый сюрприз. Там, где была узорчатая стена, проступила дверь. Высокая. Широкая. Роскошная. Одних изумрудов полтора ведра на отделку пошло. Или два.
Перед дверью паладин остановился. Поклонился двери — и как поклонился: истово, усердно, страстно. Поскрёбся просительно — уж как ему удалось выразить просьбу прикосновением железной перчатки к поверхности двери, и понять трудно.