Хроники новуса
Шрифт:
И я ждал.
Слова продолжали течь непрерывным потоком и потихоньку убаюкивали меня…
Тук. Тук. Тук.
— Лиор! Лио-о-ор! — послышался истошный женский крик.
Я дернулся и застонал. Ой, надо же, голос прорезался.
— Лиор, ты живой? Коровы уж с пастбища воротились! Ты до сих пор не проснулся? Свиньи визжат, пить хотят!
Кажись, это Филора, соседка. Неужто я пролежал ночь и почти весь день?
— Лиор, отопри дверь!
Ах да, вчера-то я догадался опустить засов, прежде чем проглотить ядро. А
Я попытался встать, но не смог пошевелить даже пальцем.
— Теть Филора! — крикнул я пискляво. — Приболел я, встать не могу.
— Ладно! Накормлю твою скотину. И коров подою. Молоко потом заберешь. Может, травницу позвать?
— Молоко возьми себе. И спасибо!
Она ушла.
Я снова дернулся. Нет, ничего не выходит. Я чувствовал свои руки и ноги, но они почему-то не слушались. Стоило попытаться шевельнуться, как все тело пронизывала острая боль. Меня будто цепами измолотили, вместо мяса и костей — лишь квеклая тягучая квашня.
Очень хотелось пить, во рту язык прилипал к небу. И есть тоже хотелось. А вот облегчиться — нет. Судя по запаху я уже это сделал. И не раз.
Неужто вот так и становятся новусами? Через боль, избитое тело и мокрые портки? А вдруг я что-то сделал неверно и больше не сумею встать? Навсегда останусь ссущим под себя калекой! Меня, наверное, попросту уморят голодом. Зачем кормить убогого?
Я бы снова расплакался да нечем. Жажда терзала похлеще голода.
Пролежал я долго, не зная, день сейчас или ночь. Ставни на окнах были закрыты, и свет не пробивался внутрь. Я слышал, как шуршали мыши в щелях, иногда они подбирались поближе и щекотали носами пальцы на ногах.
Я вдруг вспомнил, как впервые после смерти матери доил коров. Провозился с ними весь вечер, уж и не знаю, кто утомился больше: они или я. Вроде бы нетрудно: сдавить, потянуть, отпустить, сдавить, потянуть, отпустить. И так много-много раз. С непривычки у меня свело плечи, пальцы выплясывали похлеще тетки Калоры в праздник Пробуждения, а на другой день я даже ложку взять не смог, руки висели тряпочками, но потом всё прошло. Сейчас я спокойно выдаиваю три коровы, и ничего не болит, не трясется. Вдруг и на сей раз так случится? Надо лишь перетерпеть.
Как часто я мечтал весь день лежать на лавке? И чтоб никаких забот! Как какой-нибудь барон! А выходит, что лежать — не так уж и весело. И думы одолевают всякие: задала ли тетка Филора корму курам? Довольно ли налила воды свиньям? Да и коровы весь день без выпаса — измучались, поди.
И тут что-то кольнуло в боку. Потом в руке. В спине. В шее. Кололо всюду. Не прям больно, будто об еловую ветку схватился, но неприятно. Я бы уже извертелся, если б мог. А дальше стало хуже. Почудилось, что в меня вгрызлись черви и поползли по всему телу, но не сверху, а внутри, под кожей. Я прямо чувствовал, как они шевелятся, пропихивают себя, извиваются и впиваются в мои жилы. По сравнению со вчерашней боль можно было терпеть, но как же это мерзко! Я не орал, лишь чтобы соседи не прибежали, грыз себе губы и снова скрипел зубами.
Надо снова говорить слова! Заветные
Я забубнил их себе под нос, повторяя по кругу вновь и вновь. И спустя какое-то время мне удалось уйти от боли. Пусть тело само справляется со своими бедами!
Тук. Тук. Тук.
— Лиор! Лио-о-ор! Пора коров выгонять! Ты живой? Еще хвораешь? Открой, я хоть молоком тебя напою, а то второй день лежишь, огня не разводишь.
Я открыл глаза. Снова на полу. Было зябко, особенно мерзла задница из-за мокрых портков. Живот тут же заскрипел, требуя еды.
Смогу ли шевельнуть пальцем? Попробовал, и он стукнул по полу. Ни боли, ни вчерашнего бессилия. А ну-ка, тогда попробую поднять руку. Та легко взлетела наверх. Неужто и встать выйдет? Я перекатился на бок, оперся и встал.
— Лиор? Нешто помер?
— Жив я, теть Филора! Сейчас выйду! Полегчало мне.
— Хвала древу Сфирры! А то у меня сердце не на месте. Слыхала, что староста наш тебя распекал на днях! Так ты много о том не думай. Пока руки-ноги на месте, не помрешь с голоду. Ты вон какой работящий, уж без куска хлеба не останешься.
Пока тетка Филора говорила, я поменял портки, выхлебал остатки воды в ведре, выскреб засохшую корку со дня котелка и проглотил, отыскал засохший и изрядно погрызенный мышами кусок лепешки, сожрал его. Когда понял, что в доме больше ничего нет, отпер дверь, буркнул «доброго утра!» перепугавшейся соседке и метнулся в кладовую. Опомнился, когда доел всю квашеную капусту в той самой бочке, а ведь там оставалось никак не меньше половины ведра!
— Что это с тобой?
Вот же! Филора-то не ушла.
— Коров выгонять будешь?
— Да, — кивнул я. — Вчера ничего не ел, изголодался малость.
Голод никуда не делся, но я хоть в разум пришел. Выпустил коров, задал корма свиньям побольше, открыл дверь курятника… Соседка, видать, угомонилась и ушла, так что я занялся повседневными делами. Для начала сходил к колодцу, нахлебался воды от души, потом натаскал ее в корыта. И ведра казались легкими-легкими. Я несколько раз оглядывался: уж не протекают ли, но дорога позади оставалась сухой.
Угомонив скотину, я решил покормить и себя. Если новусы всегда так голодны, понятно, почему отчим ел за троих. Потому я подумал, что надо сварить целый котел, чтоб наверняка наесться.
Но для начала надо нарубить дров. Обычно этим занимался отчим. Ему хватало одного дня, чтобы нарубить целую поленницу. Бабоньки, заслышав стук с нашего двора, сбегались со всей округи и кружили возле, поглядывая, как Тарг мерно подымает и опускает топор. Особенно много их собиралось к тому времени, когда он скидывал промокшую рубаху и оставался в одних лишь подпоясанных веревкой портках. Отчим был мужиком видным, получше любого в нашей деревне. Остальные по сравнению с ним казались мелковатыми, мешковатыми и костлявыми. У одного пузо, у другого лысина, у третьего лицо оспой изъедено, а у Тарга кожа чистая, плечи широкие, пуза вовсе нет. Сразу видать — не отсюда он.